Пепел сгоревшей любви
Шрифт:
Я пожал плечами.
— Разберемся.
— Ну, тогда все. Машина придет через час. Поездка займет э… примерно… — он вопросительно посмотрел на Хиггинса.
— Десять часов.
— Десять часов. Мне остается пожелать вам счастливого пути и скорейшего выздоровления, Алекс. Я никогда не забуду, что вы сделали для меня, — его голос чуть дрогнул. — Если у вас когда-то возникнут проблемы, не раздумывая, связывайтесь со мной любым способом: по телефону, электронной почте, факсу, — он вынул из кармана синюю карточку, на которой золотом были отпечатаны его данные, и подал ее мне. — Да,
Я сильно сомневался, что в своем двухкомнатной кооперативной квартире площадью двадцать восемь с половиной квадратных метров я смогу ездить на коляске с той же легкостью, что и в просторной палате или больничном коридоре, длинном, как взлетная полоса, но не стал разочаровывать Хэкетта.
Берт показал мне, как выставить код на замке «дипломата», что я и сделал, набрав день, месяц и две последние цифры года рождения сына.
Потом Стивен Хэкетт крепко пожал мне руку. Хиггинс тоже. Они вышли.
Я взял с тумбочки листок бумаги, на котором был записан телефонный код Белоруссии, и стал набирать номер Валентины.
Она подняла трубку с шестого гудка, наверное, еще спала. Я с опозданием сообразил, что время у них, по сравнению с московским, отстает на час.
— Валя, я выезжаю. Буду ориентировочно в десять вечера. Короче, готовность номер один. Цветов и оркестра не надо.
— Ладно, Саша. Все сделаю. Я уже в отпуске. Взяла неделю.
— Хорошо. Ну, до встречи.
В дверях возникла фигура Люды с моими документами на выписку.
Часть вторая
Саша
Валентина встретила меня вежливо.
Вежливо поздоровалась. Вежливо поцеловала. Откуда было взяться иным чувствам: уже четыре года мы жили порознь, и ни я, ни она не испытывали ни малейшего желания начать все сначала.
Было около одиннадцати вечера. Мои сопровождающие помогли мне раздеться и уложили в кровать, застеленную свежим бельем, подкатили к ней коляску, сунули под кровать пластмассовое судно. Врач передал Валентине папку с моими медицинскими документами — рентгеновскими снимками, кардиограммами и прочими бумагами. «Здесь даже есть ваша энцефалограмма», — с непонятной гордостью сказал мне он. Я довольно смутно представлял себе, что это такое, а потому не мог разделить его чувств.
«Дипломат», по моей просьбе, они положили в нижнее отделение серванта. Я решил, что в ближайшее время найду портфелю с несметными сокровищами более надежное место. Перед отъездом из московской больницы я переложил одну пачку купюр в карман куртки — так сказать, на текущие расходы. Когда мы прибыли в Минск, я отсчитал из нее пятьсот долларов и попросил людей Хиггинса обменять их на белорусские деньги. По моим подсчетам, на первое время этого должно было хватить.
Потом они попрощались, поинтересовавшись, как проехать к ближайшей гостинице, не подозревая, что в нашем провинциальном городишке она — единственная. Валентина объяснила им, где находится наш «Горизонт», и мои сопровождающие ушли, пожелав мне на прощанье скорейшего выздоровления.
— Ты прости, но носить тебя так, как они, я не смогу, — с сомнением проговорила супруга, когда мы остались одни.
— Меня носить не надо, — успокоил ее я. — Ты будешь носить судно.
— Поешь что-нибудь? — спросила Валентина.
— Нет, мы поужинали в Минске, — сказал я.
— Чаю?
Я покачал головой.
Валентина придвинула к кровати стул, села.
— Как ты себя чувствуешь?
Ну, положено с вежливым интересом спрашивать о здоровье больного — что тут поделаешь! Тем более, что этот больной собирался платить по пятьдесят «зеленых» в день.
— Хорошо. В смысле, сейчас уже значительно лучше.
— Лучше? А это?.. — она кивком головы указала на коляску.
— Доктора говорят, по-всякому может обернуться. Со временем я, возможно, и смогу обходиться без нее. Но никто не гарантирует. Вовремя ты со мной развелась, — добавил я. — А то пришлось бы сейчас…
Бывшая супруга внимательно посмотрела на меня, и я впервые увидел в ее глазах что-то кроме вежливости. Но что — я определить не смог.
— Давай-ка лучше спать, — я зевнул.
— Хорошо. Сейчас принесу тебе пижаму.
Она поднялась, и как раз в этот момент в дверь позвонили. Валентина вопросительно посмотрела на меня:
— Ты что, звонил из Москвы еще кому-то? Приглашал?
— Нет.
— Тогда кого там принесло? — пробормотала она, направляясь в прихожую.
Может быть… Света? Но я тут же загасил эту сумасшедшую мысль, как гасят каблуком тлеющий окурок сигареты. Откуда она вообще может знать, что я приехал? Или что я уезжал?
В прихожей послышался мужской голос, и в следующую минуту в комнату ввалился не совсем трезвый сосед с первого этажа Толик Пинюта по кличке Пиня. Когда-то он работал водителем городского автобуса, но вот уже года четыре как был уволен за пьянку. Больше Пиню никуда не брали, и он регулярно стрелял на выпивку деньги у знакомых и соседей, не исключая и вашего покорного слугу. В целом это был глуповатый, но безобидный мужик.
— Привет славным иракским труженикам! — проговорил он, приближаясь к кровати и распространяя в воздухе аромат дешевого портвейна. — Эк тебя… разукрасило.
— Спасибо за комплимент, Пиня, — раздраженно проговорил я. — Ты за этим и пришел? И вообще, как ты узнал, что я приехал?
— А из окна увидел, как машина подъехала и тебя… выгружали. Просто зашел поздороваться, по-соседски. Да и сказать тебе кое-что, — он выразительно посмотрел на Валентину, — с глазу на глаз.
Экс-супруга пожала плечами и вышла.
— Ну?
Пиня приблизил ко мне свою небритую малиновую рожу и зашептал, обдавая меня перегаром:
— Ты как уехал, ну, буквально через несколько дней, твоя приходила.
— Валентина, что ли?
— Нет, Санек. Света.
Светлану Пиня знал: скрыть что-либо от соседей многоквартирного дома невозможно, да я не особо и маскировался. Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание.
— Света? Она не сказала, зачем?
— Нет.
Мое сердце заколотилось, словно у юного влюбленного. Может быть, она хотела вернуться, а я, дурак, поперся в этот чертов Ирак?!