Пепел Вавилона
Шрифт:
Под ложечкой болело. Действительно болело, словно от ушиба, а не просто от слишком долго стискивавших тело чувств. Она потрогала пальцами, обвела границы боли, как ребенок изучает умирающую мошку. И не замечала, что карт остановился, пока Саид не открыл дверь.
— Мэм?
Она встала. Лунное притяжение представлялось не столько силой природы, сколько намеком. Его не отменишь силой воли или ударами сердца. Она снова заметила Саида и поняла, что забыла о его присутствии. Его отчаяние выглядело официозным, слишком картинным.
— Отмените, пожалуйста,
— Вам что–нибудь нужно, мэм? Вызвать врача?
Она нахмурилась в ответ, ощущая мышцы щек словно издалека. Телом приходилось управлять, как мехом с дистанционным контролем.
— А он поможет?
У себя в комнате она села на диван, сложила руки на коленях ладонями вверх. Как будто что–то держала. Вентилятор воздуховода гудел негромко и неровно. Как ветер в бутылочном горлышке. Бездумная, идиотская музыка. Она задумалась, замечала ли прежде его звук, — и сразу забыла. В голове было пусто. Будет ли иначе, налетит ли поток, унесет ли ее с собой? Или просто она теперь такая. Пустая.
Она не обернулась на стук в дверь. Кто бы там ни был, уйдет. Однако не ушли. Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. И еще немножко. Саид, решила она. Или кто–то из адмиралов. Или какой–нибудь служащий вроде Гормана Ле просит разделить с ним тяжесть потерь и сомнений. Она ошиблась.
Кики уже не была малышкой. Внучка — самостоятельная взрослая женщина, хоть и юная. Кожа темная, как у отца, а глаза и нос от Ашанти. В цвете глаз отблеск Арджуны. Авасарала скрывала, как могла, но Кики не числилась среди ее любимиц. Ей трудно было терпеть критичную наблюдательность внучки. Кики прокашлялась. Женщины долгую минуту глядели друг на друга.
— Зачем пришла? — спросила Авасарала. Надеялась, что заставит ее уйти, — не вышло. Кики закрыла за собой дверь.
— Мама обижается, что ты опять перенесла встречу, — сказала она.
Ладони Авасаралы дернулись. Пальцы распрямились, ладони остались как были. Жест бессильного раздражения.
— Она тебя прислала мне выговаривать?
— Нет, — ответила Кики.
— А что тогда?
— Я за тебя беспокоюсь.
Авасарала злобно фыркнула.
— Что обо мне беспокоиться? В данный момент я самое могущественное лицо в системе.
— Именно поэтому.
«Не твое собачье дело», — подступило к горлу, но этого Авасарала не сказала. Боль в солнечном сплетении ушла глубже, вдавливаясь в кости и хрящи. Перед глазами все расплылось: слезы выступили, а малое тяготение не спешило стянуть их на щеки. Кики стояла у дверей, смотрела беспристрастно. Школьница перед директором в ожидании выговора. Она молча, помня о малой лунной гравитации, прошаркала к Авасарале, села рядом, опустила голову бабушке на колени.
— Мама тебя любит, — сказала она. — Просто не умеет выразить.
— Не ее дело меня любить, — ответила Авасарала, перебирая пальцами волосы внучки, как перебирала дочери, когда все были моложе. До того, как мир под ними раскололся. — Любовь всегда оставалась по части твоего дедушки. Я… — У нее перехватило дыхание. — Я его очень любила.
— Он был хороший человек, — сказала Кики.
— Да.
Она все водила кончиками пальцев по волосам внучки, прослеживала светлые полоски кожи. Слезы в глазах просыхали. Не падали, а когда она их сморгнула, новых не выступило. Она рассматривала ушную раковину Кики, как когда–то ушко маленькой Ашанти. И Чарнапала, когда тот был маленьким. Пока он не погиб.
— Я делаю все, что могу, — сказала Авасарала.
— Я знаю.
— Этого мало.
— Я знаю.
Странный покой наплывал на нее. В нее. На миг рядом как будто оказался Арджуна. Как будто муж читал ей лучшие из стихов, а не нелюбимая внучка стала свидетельницей ее слабости. Каждый обладает собственной красотой и проявляет ее по–своему. Авасарале трудно было любить Кики, потому что они с внучкой так похожи. Точь–в–точь, если честно. Слишком любить ее порой представлялось опасным. Авасарала знала, чего стоит быть такой, как она, и, видя в Кики себя, слишком боялась за девочку. Испустив долгий вздох, Авасарала тронула Кики за плечо.
— Ступай, скажи матери, что мне надо кое–что доделать, а потом перекусим вместе. И Саиду скажи.
— Он–то меня и впустил, — призналась Кики, садясь прямо.
— Он сует нос куда не надо и завел привычку ковыряться в моем дерьме, — отрезала Авасарала, — но на сей раз я рада.
— Ты его не накажешь?
— Еще как накажу, — объявила она, а потом, удивляясь самой себе, поцеловала Кики в гладкий, без морщин, лоб. — Просто на этот раз не со зла. Ну, иди, у меня еще дела.
Авасарала ожидала, что тушь расплылась по щекам, а оказалось — ничего. Карандаш для век, засунуть на место выбившуюся прядь, и она снова стала собой. Вывела на экран сообщение Холдена, прокрутила его, пока собиралась с духом под взглядом маленькой камеры терминала.
Когда выскочило предложение ответить, Авасарала расправила плечи, представила, будто смотрит Холдену в глаза, и включила запись.
— Прискорбное известие. Фред был хороший человек. Не идеал, но кто идеален? Мне будет его недоставать. А что делать дальше — не вопрос. Ты тащишь свою унылую жопу на Тихо и все там налаживаешь.
Глава 30
Филип
«Пелла» тащилась на трети g. После долгой невесомости даже треть отдавалась в коленях и позвоночнике. А может быть, ныли синяки от страхолюдных перегрузок оставшегося позади боя.
Проигранного боя.
Филип стоял в камбузе с миской марсианской рисовой лапши с грибами в руке, искал, куда присесть, но все места были заняты. «Кото» пришлось хуже, чем «Пелле»: снаряд рельсовой пушки продырявил реактор и расколол корпус от носа до кормы. Большинство известных Филипу кораблей на том бы и скончались, но марсианский флот строился для боев. В тонкий до прозрачности отрезок секунды «Кото» зарегистрировал попадание и сбросил сердечник, оставив беспомощную команду выживать на запасных батареях.