Пепел Вавилона
Шрифт:
Там он застал Джози — длинные седеющие волосы, зачесанные назад над узким: желтозубым лицом. Джози был с ним тогда на Каллисто. Под командой Филипа. Когда Филип запустил шлюзование, он поднял брови.
— Не надел туо форму? — Подколка если была, то едва ощутимая.
— Не на службе.
— Хаст отпуск на берег, ту?
— Никто мне не запрещал, — ответил Филип и сам почувствовал, как жалко это прозвучало. Джози взглянул жестче, однако отвернулся. Давление уравнялось или почти уравнялось. Когда «Пелла» открыла наружную дверь, раздался слабый хлопок. Достаточно, чтобы ощутить переход,
До того налета он ни разу не бывал на Каллисто. Не видел эту луну до удара. Не знал, как она выглядела, и все равно замечал шрамы на уцелевшей части. Проходя доками и торговым кварталом, он выхватывал взглядом недавно замененные детали. Чуть другого цвета покрытие, герметик поновее, чем на других участках. Малые шрамы. Он бы и не заметил, если бы не знал, что они есть.
Впрочем, удар был оправдан. Они тогда добыли у пыльников антирадарное покрытие, скрывшее сброшенные на Землю обломки астероидов. Шла война. И к тому же этих он и не хотел задевать. Просто они оказались рядом с врагом. Сами виноваты. Не его вина.
В широком и высоком главном тоннеле переливались голоса. Бибикал карт, призывая народ посторониться. Прошла бригада в серых комбинезонах с эмблемами Свободного флота на рукавах и татуировками АВП на запястьях. Холодный воздух пах мочой. Филип нашел себе место у стены, прислонился и осмотрелся, будто ждал кого–то. Кого–то, кто уставит на него обвиняющий палец. «Это ты пытался убить верфи! Ты порвал нам клапаны. Ты знаешь, сколько наших погибло?»
Он ждал хоть чего–то, но на него никто не обращал внимания. Он здесь был никем. Подпирающим стенку мальчишкой.
В конце концов его занесло в бар на дальнем конце верфей, у тоннеля, уходившего к глубинным уровням и напрямик к обсерватории на юпитерианской стороне луны. За столами из прессованной пластмассы были не только рабочие с верфи. С жилых уровней внизу пришли ярко наряженные девушки, его сверстницы. Люди постарше, помятые, как водится у паучников, склонялись над ручными терминалами и пивными стаканами. Филип вроде бы слышал, что где–то на Каллисто есть хороший верхний университет, связанный с техническими институтами Марса. В его голове это никак не вязалось с предметом атаки.
Он сел в стороне за ярко–розовый столик, украшенный горшком с живой травой. Отсюда ему видны были большущие настенные экраны, бубнившие новости себе под нос, и яркие, как щеглы, девчушки, умудрившиеся, болтая между собой, ни разу не взглянуть в его сторону. Он выбрал в настольном дисплее черную лапшу под арахисовым соусом и крепкое пиво, расплатившись маркой Свободного флота. Стол так долго думал, что Филип уже решил — откажется принимать его деньги, причем именно тогда, когда девчонки уставились на него, но столик благозвучно звякнул и высветил таймер со временем до подачи заказа. Двенадцать минут. Вот двенадцать минут он и смотрел новости.
Земля по–прежнему держала первое место, даже в страданиях. Картины опустошения перемежались серьезными ведущими, то глядевшими в камеру, то беседовавшими с людьми: иногда заискивающе серьезными, иногда вопящими так, будто их девушку поимел другой койо. Яркие девчушки на экраны не смотрели, а взгляд Филипа то и дело ловил кадры съемки: улицы покрыты пеплом такой глубины, что какая–то женщина разгребает его исцарапанным заступом для снега; изголодавшийся черный медведь бестолково мыкается туда–сюда; какой–то чиновник полуживого земного правительства осматривает заполненный мешками с трупами стадион. Подали лапшу с пивом, и Филип, не замечая вкуса, стал есть. Он следил за парадом картин, жевал, глотал, запивал. Как если бы все его тело стало кораблем, где команда занята делом, не разговаривая друг с другом.
Он по–прежнему гордился этим опустошением. Эти мертвецы — его работа. Эти утопающие в пепле города, почерневшие озера и океаны, факелы горящих небоскребов, которые никто не тушит, потому что пожарная инфраструктура отказала. Храмы и бастионы врагов его народа пали во прах, и это благодаря ему. Если бы не его рейд на здешние верфи, этого бы не случилось.
Но сейчас, здесь с ним были конец и начало, прозрачные друг для друга, как сложенные внахлест куски пластика. Время как будто сплющилось. Победа осталась и принадлежала ему, но в ней появилось послевкусие, как у подкисающего молока.
«Будь мужчиной. Скажи, что завалил дело». Но ведь завалил не он. Это не его ошибка.
Сияющие девчонки вспорхнули всей стайкой, хлопали друга друга по ладошкам, смеялись, целовались в щечку и наконец разлетелись. Филип смотрел им вслед с какой–то растерянной жаждой и потому заметил вошедшего Карала. Старый астер походил на водителя меха, техника или сварщика. Седые волосы поредели, липли к голове. На плечах, на руках и на щеках за жизнь скопилось немало шрамов. Карал постоял, рассеянно оглядываясь, а потом ломанулся к столику Филипа и сел напротив так, словно они и сговаривались здесь встретиться.
— Хой, — заговорил он, прервав неловкую паузу.
— Это он тебя послал? — спросил Филип.
— Никто не посылал, абер се савви, я должен был прийти.
Филип помешал свою лапшу. Он не съел и половины, но больше не хотелось. Медлительный гнев, разворачиваясь внутри, занимал место еды.
— Ни к чему. Крепче камня, я, и вдвое тверже.
Это прозвучало как бахвальство. Или обвинение. Филип не очень понимал, что хотел вложить в свои слова, но точно не это. Он воткнул вилку в месиво из лапши с соусом и отпихнул миску на край стола — официант заберет. Но пиво оставил.
— Не хочу размахивать знаменем, — сказал Карал, — но и я когда–то был таким же молодым. Давно, но я помню. У ме с мис папа тоже случалось. Он наберется, я выпью, и орем целый день, выясняя, кто из нас тупая задница. До тумаков доходило. Раз и ножом ткнул, я. — Карал хихикнул. — Он мне за это задницу распинал. Я к чему: отцы с сыновьями, они ссорятся. Но у тебя с твоим другое, да?
— Тебе лучше знать, — равнодушно бросил Филип.
— Твой папа — он не просто папа. Марко Инарос, вождь Свободного флота. Большой человек, он. Столько несет на плечах. Столько забот, мыслей, планов, никому не разгрести, ни ты, ни ла.