Пепел Вавилона
Шрифт:
— Ну, что? — спросила она. — Приказ получен?
— Угу.
Она взглянула мягче, проследила глазами изгибы его лица. Алекс смотрел на нее, запоминая форму глаз, губ, маленький шрам на виске, родинку за ухом. Каждую мелочь. Дурные привычки подсказывали из подсознания самые неподходящие слова: «Летела бы ты с нами», и «Я мог бы отказаться и остаться с тобой», и «Я вернусь, ты только дождись». Все фразы, которые принесут ей минутное облегчение, чтобы потом разбить доверие. Все, что он, не думая того, говорил женщинам, которых любил. Она ласково рассмеялась, словно подслушала его мысли.
— Я вовсе не искала мужа, — сказала она. — Бывали у меня мужья. Никогда не оправдывают надежд.
— Из меня однажды получился довольно паршивый муж, — сказал Алекс.
— Я рада, что ты мой друг, — сказала она. — Ты отличный друг.
— А ты отличная любовница, — сказал Алекс.
— Ага, — кивнула она. — И ты. Так когда?
— Капитан собирает нас… — он прикинул время, — через три часа с небольшим. Сказал, уходим через тридцать.
— Куда, знаешь?
— Думаю, там и скажет. — Алекс взял ее скрытую под перчаткой ладонь. Она тихонько пожала ему пальцы и отпустила.
— А у меня обеденный перерыв часа через полтора. — Фраза была обыденной, а выговаривала она бережно. Так, будто боялась, прикусив слишком сильно, сломать слова. — Могу освободиться чуть пораньше. Встретимся у меня? Освежим напоследок счастье?
Алекс тронул ладонью ее щеку. Она уперлась ногой в стену, чтобы прижаться к его ладони. Сколько миллионов раз повторялись такие разговоры у разных людей? Сколько войн ненадолго сводили двоих, чтобы потом разбросать? Это так традиционно. Тайная история уязвимости, и желания, и всего, что обещает и лишь изредка исполняет секс. Они были просто одной из бесчисленного множества пар. Больно только потому, что это случилось с ними.
— Ага, — выдавил он, — с радостью.
Камбуз «Росинанта» пропах кофе и псевдокленовым сиропом. Наоми, когда Алекс вошел, подвинулась, освободив место на скамейке. Амос сидел по другую руку от нее, смотрел в пустоту и двумя пальцами таскал из миски кусочки омлета. Глаза у него припухли спросонья, но в остальном механик выглядел вполне бодрым. Кларисса стояла в дверях: робко, но все же присутствовала. Алекс подумал, не взять ли поесть, хотя голоден не был. Просто чтобы занять руки.
Они еще из лифта услышали разговор Бобби с Холденом: их голоса, уверенные и деловитые, гулко разносились по коридору. Пожалуй, звучали несколько взбудораженно. В воздухе висело предвкушение — не радости, но чего–то похожего.
Тоска, сжимавшая грудь и горло, немного отпустила, когда они вошли в камбуз и Бобби уселась на скамейку напротив, а Холден пошел наливать им кофе. Уходя от Сандры, Алекс унес с собой чувство потери. Оно осталось и теперь. Останется на дни и недели, может быть, навсегда. Но не такое сильное. Зато здесь был его народ. Его команда, его корабль. Самая острая боль уже миновала, а сладость, как ему думалось, останется. С ним. Он надеялся, что и с Сандрой. Замечательно разделить минуту с по–настоящему хорошей женщиной. Но и вернуться домой тоже приятно.
Холден глотнул кофе, закашлялся и сделал еще глоток. Кларисса проскользнула в комнату и села позади Амоса, будто пряталась за его спиной. Пока Холден возвращался к столу — повесив голову, с рассеянным видом, — Бобби, дотянувшись, тронула Алекса за руку.
— У тебя все хорошо?
— Лучше некуда, — ответил он. — Попрощался.
Бобби коротко кивнула. Холден сел лицом ко всем сразу, боком на скамейке. Он не причесался, взгляд был устремлен на что–то невидимое другим. Все здесь — Наоми, Амос, Алекс — смотрели теперь только на него. Старинное, смутно знакомое предчувствие шевельнулось в груди у Алекса. Осколок детства, первый день в школе.
— Так что, кэп, — спросил он, — какой у нас план?
Глава 38
Авасарала
Авасарала вопила. Дыхание, вырываясь в крикс, обдирало горло. В глотке стоял вкус желчи, ноги дрожали, горели, силясь хоть на сантиметр оттолкнуть стальную пластину.
— Ну–ну, — подбодрил Пьетер, — вы справитесь.
С новым воплем пластина чуть подалась. Колени почти разогнулись. Пришлось одернуть себя, чтобы не выпрямить их до конца. Ей запросто могло вывернуть суставы в обратную сторону, зато на том бы все и кончилось.
— Одиннадцать, — сказал Пьетер, — а надо двенадцать. Еще раз.
— Мать вашу…
— Давайте–давайте. Еще один повтор. Я рядом, помогу, если надо.
— Вы дрянь, никто вас не любит, — выдохнула она, опуская голову. Больше всего донимала тошнота. Прокачка ног всегда означала тошноту. Пьетер не обращал внимания. За то ему и платили.
— Вам через двенадцать суток в колодец, — напомнил он. — Если желаете, чтобы лидер всей Земли, надежда и свет цивилизации раскатывала в инвалидной коляске, можете бросить. Но если хотите выступать перед камерами походкой валькирии, вернувшейся из подземного мира в готовности к битве, делайте двенадцатый.
— Садист долбаный.
— Сами отступили от графика тренировок.
— Я спасала долбаных приматов.
— Спасение человечества не предотвращает остеопороза и атрофии мышц, — уведомил Пьетер. — Вы застоялись. Еще раз.
— Как я вас ненавижу, — бросила она, позволив стальной пластине согнуть ей колени. Хотелось плакать. Хотелось обблевать Пьетеру белые спортивные туфли. Хотелось заняться чем–то совсем другим.
— Понимаю, милая. Но вы сможете, — сказал он. — Давайте.
Авасарала завопила, отталкивая пластину от себя.
Потом она сидела на фальшиво–деревянной лавке в раздевалке и сжимала голову руками. Шевельнуться — подумать было противно. Встав наконец, она увидела в зеркале незнакомую женщину в сером костюме. Не то чтобы совсем чужую, но и себя она не узнала. Прежде всего, эта была тоньше и с пятнами пота под мышками и под грудями. Белые волосы в лунном тяготении не столько струились по плечам, сколько плавали над ними. Женщина в зеркале с ног до головы обвела Авасаралу мрачным критическим взглядом.
— Та еще валькирия, — бормотала Авасарала, направляясь в душ. — Ты справишься, чтоб тебя.