Перчатка для смуглой леди
Шрифт:
В глубине, по обеим сторонам фойе, едва различимые в потемках, угадывались два коридора, которые, по всей видимости, вели в ложи и оркестровую яму. Вход в партер, очевидно, находился где-то снаружи. Справа высилась весьма затейливая касса, несомненно, плод фантазии мистера Руби. Парочка непременных купидончиков с беззаботными улыбками на пухлых личиках повисли над решеткой кассы; подразумевалось, будто они подсчитывают дневную выручку. В темном углу виднелся бюст Шекспира из папье-маше на покосившемся пьедестале. Грязные, обшитые панелями стены, вероятно, когда-то были выкрашены в розовый цвет и позолочены.
Вонь стояла ужасная: крысы, гниль, грязь и, как предположил Перегрин, неистребимый запах бездомных, о которых говорил вахтер. Но как же восхитительно должен был выглядеть театр во времена королевы Виктории, даже невзирая на сомнительного вкуса декор мистера Руби! И как он удивительно хорошо сохранился!
Перегрин повернул к правой лестнице и увидел две надписи: «Бельэтаж» и «Парижский бар». Художник подрисовал снизу две указующие руки с кружевными манжетами на запястьях. Куда сначала — наверх или в оркестр? Наверх, решил Перегрин.
Он прошел мимо почерневших, осыпавшихся панелей, отметив про себя воздушную легкость лепнины, разделявшую их. Поднимаясь по лестнице, провел пальцем по железным перилам, но быстро отдернул руку, испачкавшись в невидимой пыли, и оказался в фойе бельэтажа. Обнаружилось, что обе лестницы вели с противоположных сторон на балкон, служивший продолжением основной лестничной площадки, которая нависла над нижним фойе, словно крыша портика. Три невысокие ступеньки вели с балкона на лестничную площадку. Вся конструкция держалась на весьма изящных железных колоннах.
В бельэтаже было значительно темнее, и Перегрин мог различить лишь парижский бар. Полки были на месте, но стойка исчезла. Видимо, весьма приличный кусок красного дерева либо украли, либо продали. Под ногами лежал изъеденный молью ковер, с окон свисали превратившиеся в лохмотья занавеси. Стекла, видимо, уцелели, поскольку уличный шум едва доносился сюда. Возможно, окна были забиты досками. Вокруг царили необычайная тишина, духота, затхлость, небытие.
«Даже мышь не прошмыгнет», — подумал Перегрин, и в это мгновение услышал дробное шуршание лапок. Что-то скользнуло по его ноге. Молодого человека резко передернуло, он сам удивился такой реакции. Он затопал ногами и едва не задохнулся в поднявшемся облаке пыли.
Перегрин направился к бару. Из темноты навстречу ему вышел подозрительный тип.
— Эй! — сдавленным голосом произнес Перегрин. Он остановился, незнакомец — тоже. Перегрин не смог бы сказать, сколько секунд он простоял, пытаясь унять сильно бьющееся сердце, пока не сообразил, что видит свое отражение.
В заднюю стенку бара было вставлено зеркало.
— Тьфу! — сплюнул Перегрин, готовый лягнуть себя за промашку.
Перегрин недавно бросил курить. Если бы у него сейчас были при себе сигареты, он непременно бы жадно затянулся. Вместо затяжки он засвистел, но звук в этом захламленном помещении звучал так глухо и уныло, что Перегрин умолк и направился через фойе к ближайшей двери, ведущей в зрительный зал.
Первое впечатление было ужасным. Он напрочь забыл о попадании бомбы, и поток солнечного света, лившийся сквозь проем в крыше театра, явился для него полной неожиданностью. Все выглядело как на рисунке углем, изображающем артобстрел: луч прожектора засек цель, находившуюся на пустой сцене. Там, в круге неяркого света, стоял сломанный стул, словно все еще дожидаясь одного из «замечательных актеров» мистера Руби. Позади стула чернело пятно с неровными краями. Казалось, там пролили ведро с краской. Перегрин не сразу догадался, что это, должно быть, та самая дыра, о которой говорил вахтер. Из-за потока света ее трудно было хорошенько разглядеть.
За исключением сверкающего пятна на сцене зрительный зал выглядел мрачно. Он имел классическую форму подковы и вмещал, по оценке Перегрина, около пяти сотен зрителей. Перегрин заметил, что плюшевые спинки кресел были отделаны металлом и что в зале четыре ложи. Над просцениумом свисала рваная бахрома — все, что осталось от занавеса.
Перегрин обошел бельэтаж и толкнул дверь директорской ложи. В нос ударила жуткая вонь. Перегрин попятился назад, открыл другую дверь в стене бельэтажа и обнаружил за ней железную лестницу, ведущую на сцену.
Перегрин неуклюже спустился по лестнице. Железные ступеньки, хоть и покрытые толстым слоем пыли, глухо позванивали под ногами.
Теперь он был на сцене, там, где и должен быть человек театра, и сразу почувствовал себя свободнее. Он даже развеселился, представив себя, хотя бы отчасти, хозяином театра. Перегрин вгляделся в поток солнечного света, в котором плясали, плавали, трепетали потревоженные его присутствием пылинки. Он встал на освещенное место рядом со сломанным стулом и посмотрел на зрительный зал. Контрасты света и тени производили странный завораживающий эффект, зал казался призрачным, и Перегрин смог легко вообразить его заполненным зрителями мистера Руби. Касторовые шляпы, капоры, шали, пелерины. Шелест программок. Ряды бледных кругов вместо лиц. «Потрясающе!» — подумал Перегрин и, для того чтобы охватить взглядом весь зал, сделал шаг назад.
3
Падать неожиданно даже с невысокой ступеньки всегда неприятно. Но упасть так, как рухнул Перегрин, — в глубокую яму, наполненную холодной смердящей водой, — чудовищно, кошмарно, все равно что провалиться в небытие. Несколько секунд Перегрин осознавал только то, что ему было нанесено оскорбление действием. Он тупо смотрел на безумный вихрь пылинок в луче света. Ощутив скользкое дерево под пальцами, затянутыми в перчатку, ухватился покрепче. Вокруг была ледяная зловонная вода, он погрузился в нее по горло и висел на руках.
«О господи! — подумал Перегрин. — И почему я не какой-нибудь Джеймс Бонд? Почему я не могу с помощью одних рук выбраться на поверхность? Господи, не дай мне утонуть в этой навозной жиже. Господи, не дай мне пасть духом».
Впрочем, все не так плохо, решил Перегрин, вес его тела — одиннадцать стоунов [1] — не приходился целиком на руки. Его поддерживало на поверхности то, во что он провалился. Но что это было? И где он находился? В театральной уборной, превращенной подземными водами в колодец? Лучше не рассуждать. Лучше действовать. Он пошевелил ногами, и жуткие, отвратительные волны всколыхнулись до подбородка. Нащупать твердой опоры под ногами ему не удалось. «Как долго я смогу так висеть?» — подумал он. Хрестоматийная строчка всплыла в памяти: «Много ли пролежит человек в земле, пока не сгниет?» [2]
1
Мера веса. 1 стоун равен 6,35 кг.
2
Уильям Шекспир, «Гамлет», пер. Б. Пастернака.