Перчатка для смуглой леди
Шрифт:
— Ногти? — тихо переспросили они.
— Да. Вы нашли его, а вы, мисс Данн, оставались с ним все время, пока его не увезли.
Эмили потерла глаза, словно смахивая слезу.
— Боже, я должнавзять себя в руки, — сказала она. — Да, конечно, я оставалась с ним.
— Возможно, вы держали его за руку, как обычно делают у постели больного ребенка?
— Тревора трудно назвать ребенком, — вставил Перегрин. — Он родился взрослым. Извините.
— Но я действительно держала его за руку! — воскликнула Эмили. — Вы правы. Я пощупала пульс, а потом уже не выпускала его руку.
— Вы смотрели на нее?
— Специально не смотрела. Не разглядывала. Хотя…
— Да?
— Помнится, я взглянула на нее. Я погладила его руку и подумала, какая она пухлая, совсем детская, а потом я заметила… — Она задумалась.
— Да?
Мне показалось, что у Тревора под ногтями следы помады или красного грима, но это была грязь. Ворсинки.
— Вот что я вам скажу, мисс, вы заслужили медаль, — серьезно проговорил Аллейн. — Фокс, ступайте в больницу св. Теренсия и велите им во что бы то ни стало вычистить ногти мальчика. Скажите нашему полицейскому, что он сам может этим заняться, и все, что нароет, пусть сложит в конверт в присутствии свидетеля. Пошевеливайтесь. Если старшая медсестра забьется в истерике, приструните ее. Отправляйтесь.
Фокс удалился почти бегом, однако не теряя достоинства.
— Вы тоже можете идти, — сказал Аллейн. — Где вы живете?
В ответ ему назвали Блэкфрайер и Хэмстед.
— Мы можем приютить тебя, Эмили, — сказал Перегрин. — Джереми и я.
— Я хотела бы поехать домой, Перри. Вызови мне такси, пожалуйста.
— Мы развезем вас, — предложил Аллейн. — Мне пока торопиться некуда, а на улице полно наших машин.
— Я должен дождаться Гринслейда, Эмиля, — сказал Перегрин.
— Да, конечно.
— Тогда, мисс Данн, мы подкинем вас в Хэмстед, — решил Аллейн. — Где сержант?
— Взгляните, сэр, — неожиданно раздался голос сержанта, вошедшего в зал из фойе.
— Что случилось? — спросил Аллейн. — Что у вас там?
Огромные ручищи сержанта были сложены ковшиком, словно он нес беспокойное живое существо, готовое в любой момент сбежать.
— Седьмой ряд партера, сэр, в центральном проходе, — доложил сержант. — На полу, примерно в шести футах от того места, где лежал мальчик. Там валялась черная бархатная подставка, смахивающая на мольберт, а рядом кусок полиэтилена.
Он раскрыл ладони, словно книгу, и все увидели маленькую сморщенную перчатку и два обрывка пергамента.
— Это то, что мы искали, сэр?
3
— Я вижу только одно объяснение случившемуся, мой дорогой Аллейн, — сказал мистер Гринслейд, с трудом сдерживаясь. — Мальчик, который был, по словам Джея, неприятным и непослушным ребенком, хлопнул дверью, чтобы все подумали, что он ушел, но на самом деле остался и, каким-то образом узнав комбинацию шифра, ограбил сейф. Джоббинс поймал его с поличным, видимо, он заметил мальчика с балкона. Когда Джоббинс погнался за ним, мальчик, возможно случайно, опрокинул постамент, и статуэтка дельфина обрушилась на сторожа. Перепугавшись, он бросился в бельэтаж, намереваясь оттуда спуститься в зал, но в панике не заметил балюстрады, налетел на нее, оставив след от ногтей, и, перекувырнувшись, свалился в партер. Падая, он выронил подставку с перчаткой и бумагами, и они тоже рухнули в проход.
Мистер Гринслейд, выглядевший по причине небритости непохожим на себя, развел руками и откинулся на спинку кресла Уинтера Мориса. Перегрин сидел за своим столом, Аллейн и Фокс устроились на двух более скромных стульях, предназначенных для посетителей. Было двадцать минут четвертого, в воздухе висел густой запах сигаретного дыма и алкоголя.
— Вы не отвечаете, — заметил Гринслейд. — Вы не согласны со мной?
— Как рабочая версия ваша теория выглядит достаточно привлекательно. Она стройная и четкая. И не предполагает дальнейших усилий. Нам лишь остается ждать, пока мальчик придет в себя и выздоровеет, чтобы отправить его в колонию для несовершеннолетних за убийство.
— Вот чего я не понимаю… — начал Перегрин, но осекся. — Извините.
— Нет-нет, продолжайте, — подбодрил его Аллейн.
— Мне непонятно, почему мальчик, взяв перчатку и документы, вернулся в фойе бельэтажа, где его наверняка должен был увидеть Джоббинс. Почему он не спустился через бельэтаж в зал, а оттуда через боковую дверь к служебному входу?
— Возможно, он хотел похвастаться, или… Вы правы, — сердито заметил Гринслейд. — Ваши возражения не лишены оснований.
— И еще одно, — продолжал Перегрин. — Я должен был раньше об этом сказать. В полночь Джоббинс всегда звонил в полицию и пожарным с ежедневным докладом. Он пользовался телефоном в нижнем фойе.
— Прекрасно, — сказал Гринслейд. — У мальчика была возможность сбежать незамеченным. Ваше мнение, Аллейн?
— Следователю в принципе не рекомендуется высказываться, — небрежным тоном заметил Аллейн. — Но поскольку посетители бистро и несчастный Хокинс исключили Джея из числа подозреваемых, а вы лично находились за тридцать миль отсюда…
— Я бы попросил!
— …то у меня нет причин, чтобы не поделиться с вами некоторыми сомнениями. Каким образом мальчик, сжимая в руках добычу и находясь лицом к балюстраде, умудрился поцарапать ногтями обивку, да так, что царапины идут не поперек, а вдоль балюстрады, немного отклоняясь к внешней стороне? К тому же там есть след от обувного крема — видимо, мальчик задел ногой за обивку. Все эти следы никак не сочетаются с прыжком в зал вниз головой. Зато они отлично сочетаются с такой картиной: мальчика ударили по лицу, он упал на балюстраду, его подняли и столкнули вниз. Возражения мистера Джея также весьма разумны. Сейчас у меня нет на них ответов, надо подумать. Далее, если мальчик — убийца и вор, то кто тогда отодвинул задвижку и поднял решетку на двери главного входа? Кто оставил ключ в замке и захлопнул дверь снаружи?