Перебежчик
Шрифт:
– Опустил оружие, парень! Опустил!
– все одетые в мундиры солдаты были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. В Ричмонде примкнутый штык являлся символом "бандюг" - военных полицейских генерала Уиндера. Старбак, не будучи дураком, послушно выпустил револьвер.
– Ты Старбак?
– спросил человек, приказавший опустить оружие.
– Кто вы?
– Старбак прикрыл глаза. Комнату освещали три фонаря, и она казалась набитой взводом солдат, не меньше.
– Отвечай на вопрос!
– рявкнули на него в ответ.
– Ты - Старбак?
– Да.
– Взять его, быстро!
– Да дайте мне хоть одеться, Господи!
– Шевелитесь, ребята!
Двое мужчин схватили Старбака, стащили с кровати и весьма чувствительным и болезненным толчком приставили к стене, с которой потихоньку сыпалась штукатурка.
– Накиньте на него одеяло, ребята, а то даже лошади покраснеют. Капрал, наручники на него!
Зрение Старбака привыкло к свету, и он разглядел старшего офицера - капитана с темной бородой и широкой грудью.
– Да какого дьявола..., - запротестовал было Старбак, когда капрал извлек кандалы и цепи, но удерживавший Старбака солдат снова грубо прижал его к стене.
– Молчать!
– прогремел капитан.
– Забирайте всё, ребята, всё.
Бутылку в качестве улики я тоже заберу, спасибо, Перкинс. Все бумаги аккуратно сложить. Сержант, ты за это отвечаешь. Так, Перкинс, вон ту бутылку тоже мне, - капитан опустил бутылки виски в объемные карманы своего мундира и спустился вниз по лестнице.
Старбак, закованный в цепи и закутанный в жесткое серое одеяло, заковылял за капитаном через каретный сарай на Шестую улицу, где в свете уличного фонаря их ожидала черная повозка с четверкой лошадей. Дождь не прекращался, и фонарь освещал выдыхаемые лошадьми клубы пара.
Церковные часы пробили четыре. Прогрохотало поднятое окно на тыльной стороне дома.
– Что происходит?
– прокричал женский голос. Старбак подумал, не Салли ли это, но наверняка сказать не мог.
– Ничего, мэм! Возвращайтесь в постель!
– ответил капитан и толкнул Старбака к подножке экипажа. Сам он с тремя солдатами полез следом. Остальные по-прежнему копались в комнате Старбака.
– Куда мы едем?
– поинтересовался Нат, когда экипаж с грохотом отъехал от тротуара.
– Вы арестованы нарядом военной полиции, - официальным тоном сообщил капитан.
– Вы имеете право говорить только тогда, когда как к вам обращаются.
– Вы обращаетесь ко мне сейчас, - ответил Старбак, - так что куда мы едем?
Внутри экипажа было темно, поэтому Нат так и не увидел неожиданно прилетевший меж глаз кулак. Его голова откинулась назад, ударившись о спинку сиденья.
– Захлопни пасть, поганый янки!
– раздался голос. Старбак, чье зрение тяжело переносило последствия сокрушительного удара, совету последовал.
Поездка оказалась короткой. Проехав не более полумили, экипаж под протестующий скрип окованных железом колес резко развернулся и остановился. Дверь распахнулась, и Старбак увидел освещенные факелами ворота тюрьмы Лампкин, известной ныне как Касл-Гудвин.
– Пошел!
– рявкнул капрал, и Старбака толкнули к подножке экипажа, а потом повели через небольшую калитку к главным воротам Касл-Гудвина.
– Четырнадцатый!
– крикнул надзиратель проходящему конвою с заключенным. Охранник в мундире шел впереди, ведя их через кирпичную арку по каменному коридору, освещаемому двумя керосиновыми лампами. Дойдя до массивной деревянной двери с нанесенным числом "14", охранник открыл ее тяжелым стальным ключом. Капрал отомкнул наручники.
– Давай внутрь, арестант, - сказал охранник. Старбака толкнули в камеру. Он увидел деревянную кровать, металлическое ведро и рядом - огромную лужу. В камере воняло нечистотами.
– Срать в ведро, дрыхнуть на кровати. Можешь наоборот, если хочешь, - охранник загоготал, и дверь с грохотом захлопнулась. Камера погрузилась в абсолютную темноту.
Вымотанный до предела Старбак, подрагивая, лег на кровать. Ему выдали серые штаны из грубого сукна, тупоносые кожаные башмаки и рубашку с кровавыми пятнами, оставленными предыдущим владельцем.
Завтрак состоял из кружки воды и куска хлеба. Городские часы пробили девять, и двое появившихся охранников приказали ему сесть на кровати и вытянуть ноги. На лодыжках защелкнулись кандалы.
– Будешь с ними, пока не уйдешь, - сообщил один из тюремщиков.
– Или пока не повесят.
Он высунул язык и скорчил гримасу, изображая висельника.
– Встать!
– рявкнул второй.
– Пошёл!
Старбака вытолкнули в коридор. Кандалы на ногах вынуждали его неуклюже шаркать, но охранники явно привыкли передвигаться медленно, так что не пытались его торопить, но велели не задерживаться, когда вели его по двору, напомнившему Старбаку жуткие рассказы о средневековых камерах пыток.
Со стены свисали цепи, а в центре двора находился деревянный конь, состоящий из доски, положенной на пару козел. Пытка заключалась в том, что человека сажали на острый край доски, и под весом груза на ногах деревяшка врезалась ему в пах.
– Это не про твою честь, черножопый, - сказал один из тюремщиков.
– На тебе испробуют кое-что новенькое. Давай, двигай.
Старбака привели в комнату с кирпичными стенами и каменным полом с водостоком посередине. В ней так же стоял стол и стул. Зарешеченное окно выходило на восток, в сторону открытого канализационного коллектора Шокоу-Крик, который наполнялся стоками со всего города.
Одна из створок маленького окна была открыта, и вонь от коллектора наполняла комнату. Тюремщики, которых Старбак теперь мог рассмотреть, прислонили ружья к стене.
Оба были крепкого телосложения и такими же высокими, как Старбак, с бледными, грубыми и гладко выбритыми лицами с безучастным выражением людей, которые довольствуются в жизни малым. Один сплюнул густую струю табачной жижи в отверстие водостока. Бесцветный плевок приземлился прямо в центр.
– Вот этот меткий, Эйб, - похвалил второй охранник.