Перед лицом закона
Шрифт:
Когда прошла первая неловкость, брат сказал:
— Ну как ты, что ты, где ты?
— В двух словах не расскажешь. Фирма моя в Канаде. Но я на месте не сижу. Все время в разъездах.
— А что за фирма? — спросила Лена.
— Химические продукты. Мы торгуем со многими странами.
— А вы кто там, в этой фирме? — Она была грубовата и не старалась это скрывать.
— Я один из директоров.
— У тебя семья, дети? — спросил брат.
— Нет, Стась, не обзавелся.
— И у вас больше никого родственников нет? — удивилась Лена.
— У нас с вашим отцом никого больше нет.
— Он у нас не очень-то разговорчивый.
— Елена, — осадила ее мать.
— Саша, я думаю, надо бы закусочку организовать, — сказал жене Станислав Михайлович.
— Можно, только где ты вина купишь? Все уже закрыто.
— Достанем.
— В ресторан поедешь?
— Конечно.
Казимир Михайлович повернулся и рассматривал кружевную розовую накидку, лежавшую на крышке черного пианино, которое стояло у стены справа.
Брат поднялся.
— Я быстренько. Автомобиль во дворе. Вы поговорите тут пока.
Казимир Михайлович почему-то не хотел оставаться один с матерью и дочерью.
— Вы извините, мы съездим вместе.
— Пожалуйста, ради бога, — сказала Александра Ивановна.
Во дворе стояла светлая машина «Жигули».
— Тут недалеко ресторан «Загородный», — сказал Стась, когда уселись и поехали.
— У тебя в семье что-то не очень мирно. Или мне показалось?
— Крупно поговорили. Ленка на дамского мастера выучилась, в парикмахерской работает. Поступила в институт на заочное. Сегодня объявила, что заниматься не будет.
— У тебя что, родительской власти нет?
— Не тот характер, — сказал Стась.
— Выпиваешь? — спросил Казимир Михайлович.
— Нет. По праздникам да в дни рождения.
— В партии состоишь?
— Да.
— Работаешь где?
— В статистическом управлении. Заведую сектором. Я ведь, знаешь, Плехановский институт закончил. Народного хозяйства.
— Много зарабатываешь?
— Двести. Вот мы и приехали.
Стась поставил машину недалеко от ресторана. Они прошли через прокуренный, пропахший кухонным чадом зал в буфет. Стась попросил бутылку «Столичной». Казимир Михайлович добавил:
— И вина.
— Какого? — уточнила буфетчица.
— Узбекское десертное у вас есть? — спросил Стась.
— И шампанского две бутылки, — сказал Казимир Михайлович, разглядывавший полку с винами.
Он не позволил брату платить. Через десять минут они вернулись. Александра Ивановна уже приготовила закуску. Была и черная икра и балык.
Казимир Михайлович лишь попробовал шампанского и больше не сделал ни глотка.
— Расскажите о себе, нам очень интересно, — попросила Александра Ивановна.
— Что ж, попробую. Но ведь как уложить тридцать семь лет в застольную беседу?
— Ничего, у вас получится. Вы так хорошо говорите, — ободрила его Лена.
— Вы имеете в виду мой язык, Леночка? В нашей фирме работают люди разных национальностей. Есть и русские, очень интеллигентные люди. Так что мне язык забыть не дают. Да и с литературой приходится дело иметь. Я ведь доктор социологии.
— Правда?
— Некоторым образом.
— Ну, рассказывайте. Все, все, вы ведь в тридцать седьмом со Станиславом расстались? — напомнила Александра Ивановна.
Казимир
— Помнишь, Стась, как я уезжал?
— Ты уходил, а не уезжал, — уточнил Стась.
— Верно, лошади у нас не было, а на воле ехать скучновато. От хутора до большой дороги пешком дотопал, там до Бреста на попутных, а от Бреста до чехословацкой границы — зайцем на поездах. — Казимир Михайлович засмеялся, вспоминая. — Трудно мне было зайцем. Двадцать три года, здоров, как бугай. В ящик под вагоном не спрячешься.
— На билет не было?
— Мы с отцом больше двадцати злотых за раз в руках не держали... Да, одним словом, доехал. И границу перешел благополучно. А там меня схватили, за немецкого шпиона приняли. Швейка принимали за русского, а меня за немецкого. Но сторожили плохо, и я утек. Шел лесами, пил из речки. Сало и сухари у меня еще оставались. Самое трудное было Дунай переплыть. Но я плотик из тростника смастерил, и переплыл, и очутился в Австрии...
Александра Ивановна наливала шампанского дочери и себе. Они закусывали с большим аппетитом. Брат пил водку маленькими рюмками и не закусывал. Он слушал. Казимир Михайлович повернулся к нему:
— Помнишь, мать повесила мне серебряный крестик? На голубой ленточке. Продал я его в Констанце какому-то барахольщику.
— Постой, — сказал брат, — где же это — Констанца?
— В Румынии. Я из Австрии по Дунаю на нефтяных баржах в Черное море свалился. Там Констанца. Потом Бургас, а потом Стамбул. В Стамбуле нанялся на аргентинский пароход матросом — бесплатно, за одно питание — и прибыл в Монтевидео... Конечным пунктом я себе наметил Канаду и добрался туда через полгода. Там повезло — встретил в Монреале земляков. У них своя организация была, что-то вроде профсоюза. Помогли мне устроиться на работу, а немного погодя добились для меня канадского гражданства. Очень хорошие люди, я им многим обязан...
— Вы ничего не едите, — заметила Лена.
— Спасибо, не хочу.
— А вот мы с мамой любим поесть. Ну дальше. — Она по-прежнему не очень-то церемонилась.
— Что же дальше? Выбился я постепенно в люди. Работал и учился. Много работал, мало спал. Сколачивал капитал, а это требует усилий.
— И все время один? — посочувствовала Александра Ивановна.
— На пути, который я себе избрал, лучше быть одному.
— Ну а потом? — спросил Стась.
— Слушай, брат, давай на этом поставим точку. Как ни расписывай, всего не опишешь. Достаточно тебе и того, что вот сижу я здесь благополучный, но старый. Не хочется ворошить. Жизнь целая прошла, не очень сладкая жизнь. Ты лучше об отце с матерью скажи, я ведь ничего не знаю.
— С ними все получилось просто. Но я тоже долго ничего не знал.
— Ты уехал от них, что ли?
— Да, в сороковом. Когда у нас уже Советская власть была.
— Учиться?
— В ремесленное, в Минск. На слесаря.
— А они?
— Ну потом война. Они остались в оккупации. Отец с партизанами был связан. Повесили его немцы.
Казимир Михайлович прикрыл очки рукой.
— Боже мой, бедный отец.
— Матери еще хуже пришлось. В сарае у полицаев семь дней помирала.
— Ты ездил туда?