Перед стеной времени
Шрифт:
Итак, Хирон передал свое бессмертие Прометею, который, по легенде, вылепил первого человека. В таком случае Хирон был, вероятно, последним человеком в прежнем утраченном или глубоко скрытом смысле, который лишь изредка просыпается в нас. Такой человечности мы обязаны всем, что есть непосредственного в наших знаниях, действиях, предсказаниях и врачевании,
Еще в древности кентавры часто воспринимались как грубые полулюди-полукони. На самом деле, как следует из названия [64] этих существ, они полулюди-полубыки. Бык, подобно змее, представляет стихию земли. Геракл должен быть враждебен им обоим. Тот факт, что носителем этой враждебности становится фигура абсолютно несхожая с Моисеем, свидетельствует о мощности натиска нового века.
Грубость существовала всегда, и все же в прежнюю эпоху культура, надо полагать, была полнее, поскольку дух тогда занимал весь дом человека, а не только один этаж. Животное тоже имело там свое место, причем, очевидно, почетное.
64
Tauros – бык (гр.).
Гельдерлин называет старый мир «не ведавшим городских стен». Прежде всего это означает отсутствие государства, фундамент которого был заложен героями. Когда человек превратился в общественное, государствообразующее существо, не отклонился ли он от траектории своего развития, не стал ли побочной ветвью себя изначального, отрезав себе путь к совершенству, гению и счастью, воспринимаемым не как нечто фрагментарное, но как стабильное состояние? Далее мы еще коснемся этого вопроса.
Одно из суждений, с почти догматической настойчивостью пронизывающих этнологию, религиозную философию и другие дисциплины, заключается в том, что «примитивным» людям якобы присуща особая боязливость: боязнь властно руководила их действиями, окрашивала их взгляд на мир и даже почиталась ими.
Разумеется, боязнь и страх, как и прочие чувства, были присущи людям во все эпохи. Так или иначе, не следует безоговорочно принимать утверждение, которое Пол Радин, безусловно, крупный исследователь, высказал в своей книге о первобытных религиях: «Человек рождается со страхом – в этом не может быть сомнения. Однако в пустоте страха не существовало, он продукт определенного экономического состояния».
Эта позиция рождает подозрение, что «примитивные» люди в данном случае используются людьми современными для анализа собственных тревог. Такая работа – тоже раскопки, которые, кстати, позволяют быстро обнаружить две наши основные беды: страх и экономическое мышление. Ни в какую другую эпоху они не владели людьми так, как сейчас.
Отталкиваясь от этого, можно предположить, что были, напротив, и такие времена, когда человек вовсе не знал экономии, – например, пора расцвета охотничьих культур, отголоски которой дошли и до нас. В ту эпоху люди маленькими группками следовали за огромными стаями животных, за «тучами
То, что оружие было, в сравнении с нынешним, примитивно, роли не играет. Его вполне хватало для убийства зверя, который тогда отличался гораздо большей доверчивостью, нежели теперь. В ту пору простой лук был «далекоразящим». А к чему совершенная винтовка, если дичь больше не показывается? Одно связано с другим. В дальнейшем охотничье оружие неуклонно теряло значимость, уступая первенство оружию военному. Становилось все очевиднее, что место зверя занял человек, а место добычи – трофеи. До того как это произошло, в жизни людей отсутствовал (или присутствовал лишь в самой незначительной степени) источник одного из наших главных страхов – страха перед войной.
Цельный мир золотого века не знал ни боязни, ни экономии. Сто лет назад европейцы, ступая на девственные земли, еще могли видеть отблески тогдашнего изобилия и связанного с ним довольства. Это явствует из многочисленных повествований, таких как некогда популярная, а теперь преданная забвению книга Армана «Американские приключения охотника и путешественника». Правда, очевидно и другое: с приходом европейца сразу же начинается истребление не только зверей, но и людей. Арман также пишет об ухудшении состояния здоровья аборигенов: появляются доселе незнакомые им болезни – как автору кажется, зараза поднимается из земли, которая до сих пор не обрабатывалась плугом.
Точка зрения, согласно которой людям первобытной эпохи жилось тяжело (даже тяжелее, чем нам), является предубеждением. Охота без всяких ограничений, позднее ставшая привилегией монархов и их приближенных, изначально была доступна каждому, а пожелать человек мог только одного – вечно охотиться в небесных угодьях, как Орион, возлюбленный Эос. Никто, кроме охотника той, первоначальной, поры, не захочет и после смерти заниматься тем, чем он зарабатывал себе на жизнь. В других эпохах такого не встретишь.
Муж, которого хоронили в кургане или каменной хижине с луком и стрелой в руках, должен был иметь четкое представление о своей загробной жизни. «Лучшего» мира в нашем понимании для него не существовало. Он просто засыпал особенно глубоким сном, за которым следовало особенно приятное пробуждение. Не было сомнений и в том, что умерший непременно будет возвращаться к своим родичам. Такие возвращения происходят до сих пор, например, во снах, и объясняется это не так просто, как принято считать.
Конкретные представления о потустороннем сохранялись у людей и позднее – в эпоху строительства надгробных монументов. Только «этот» мир и «тот» разделила труднопреодолимая пропасть. Смерть и те действия, которые совершаются после, превратились в искусство, науку. Путешествие стало дорогостоящим. Покойник брал с собой дары для принесения в жертву, а также «приданое», куда нередко входили колесницы и лодки. Кроме того, ему полагалось знать определенные тексты и формулы. В царстве мертвых он надеялся заниматься не тем, чем занимался при жизни, тем более что его земные дела могли быть вредоносны. Для таких случаев предусматривались охраняемые ворота, суд, наказания. Поэтому страх не просто получил новый предмет. Теперь он носил во чреве и порождал бездны, кишащие чудовищами.