Перед вахтой
Шрифт:
— Наверное, что-то было, — сказал Антон. — Я не исследовал.
— Вопрос «за что любишь», конечно, выражает только глупость и невежество спрашивающего.
— Это верно, — горько молвил Антон. — В душе дырка, и из нее дует что-то леденящее. Я понимаю тех, кто стрелялся от несчастной любви.
— Брось, малый, не те времена, — махнул рукой Григорий. — И насчет дырок тоже средства придуманы. Проходил в курсе устройства корабля раздел «Борьба за живучесть»?
Как надо поступить, заметив дырку?
— Немедленно заделать подручными аварийно-спасательными средствами, — сказал Антон. — Только это не из того курса.
— Существуют всеобщие закономерности мироздания, — наставительно заметил Григорий. — Дырка всегда дырка и всегда требует, чтобы ее заткнули … Кстати, твое предчувствие сбылось. Спех берет меня в столицу, только не в строй, а запасным. На случай увечья и прочего инцидента. А мне какая разница? Лишь бы в Москву!
— Поехать в Москву на парад и не пройти по Красной площади? По-моему, это вдвойне обидно.
— А, — отмахнулся Григорий. — Мало ли нас жизнь обижает. Мы уже привыкли к огорчениям, как геологи к комарам. Спешим в палатку, где меньше кусается, и изыскиваем себе удовольствие, сообразное моменту времени. Я так и не понял, что было в этой деве. За что там страдать? Ну, пойдем в зал. Может, что интересное показывают.
Ничего интересного первокурсники не показывали. Это была самодеятельность самая что ни на есть самодеятельная.
Незаметным образом рядом очутился Сенька Унтербергер, как всегда, улыбчивый, с поедающим выражением лакированных глаз. Плавным жестом он пригладил черные, волнистые, вопиюще невоенные волосы, приблизил горбоносое лицо, произнес голосом неземной бархатистости и Мубины:
— Коллеги проваливаются со своим концертом. Сейчас в зале начнется свист, а на физиономии ихнего командира курса уже написаны триста суток неувольнения на всю труппу.
Мы с Германом обеспечиваем за кулисами моральный фактор. Сент-Энтони, ребята умоляют, чтобы мы дали фельетон. Обещают златые горы. И реки, полные вина.
— Не расположен, — отказался Антон.
За последние дни самодеятельность отошла для него на самый задний план.
— Антоха, ты же человек сцены, ты гуманная личность! — настаивал Сенька. — Надо поддержать коллег. И все будут говорить, что только наш номер спас это хилое представление.
Пластичный и обаятельный, Сенька очаровывал и покорял.
Однако в Сенькиной голове было пусто, как в стреляной гильзе. На сцене он был прекрасен, но личное общение с ним выдерживали только женщины и дети.
— Сент-Энтони, давай выступим! — молил Сенька. И Антон даже кожей чувствовал, как безудержно жаждет он показаться со сцены.
— До чего ж ты въедлив, — не выдержал Антон.
Он пожал локоть Григория и следом за Сенькой, под стеночкой, пробрался за сцену.
Там царило уныние. Скука вливалась из зала удушающей волной. Герман Горев пытался развеять тяжкую атмосферу и пересказывал библейскую притчу про Адама и Еву. Смеху было мало.
— Хватит трепаться, — велел Антон. — Дарование надо проявлять на сцене, а не в закулисном трепе.
— Охотин пришел. Ура! — шепотом сказали первокурсники.
— Ура-то оно, конечно, ура, а пиджаки и шляпы у вас найдутся? — спросил Антон.
— Все будет, — пообещали первокурсники, глядя на Антона умиленными очами.
После какого-то предельно невыразительного пения, которого и не слышно-то было за шушуканьем публики, ведущий вышел на авансцену и оповестил:
— Сейчас выступят наши гости со второго курса, лауреаты прошлогодней олимпиады военно-морских учебных заведений, — эстрадный коллектив в составе Антона Охотина, Германа Горева и Симона Унтербергера!
Эстрадный коллектив знали. Зал воспрянул от дремоты, захлопал и затопал. Ведущий поднял руку, умеряя шум:
— Исполняется музыкальный фельетон Ярмарка чудес». У рояля автор, старшина второй статьи Охотин.
Зрители оживились, зашевелились, просветлели, и даже сидевший в литерном ряду командир первого курса капитан второго ранга Пеликан расправил морщину на заросшем темно-синей шерстью лбу.
Артисты вышли на сцену. Тощую фигуру Германа Горева облекал длиннополый, с закатанными рукавами пиджак, а на голове красовалась мятая шляпа с пером вороны. Костюмчик, добытый первокурсниками, оказался не из модных. Сеньке достался сияющий шапокляк, а великолепный торс его обрядили в черный с золотом мундир воображаемого заграничного адмирала. И так как Сенька с Германом на протяжении всего фельетона изображали разного рода лютых капиталистов, костюмы в общем годились.
Что же касается Антона, то он направился к роялю с хмурым видом, сдерживая раздражение души. Он требовал, чтобы Сенька с Германом были одеты в нейтральные, как серый холст художника, одежды. Пестрый балаган претил ему. Антон, как всякий автор, настаивал, чтобы до публики был донесен смысл текста, а не разные кривляния. Герка и Сенька невнятно и быстро проборматывали в тексте все, кроме пробивных острот, обожали поклоунистей одеться, погнусавить и покривляться.
Публика, как и всякая публика, держала сторону актеров, и они этим нахально и злоупотребительно пользовались. Перед выходом на сцену вспыхивали конфликты, но потом, после аплодисментов и вызовов, забывались до следующего раза.
Были и аплодисменты, и вызовы, и Антон упоенно колотил по клавишам, играя в общем-то сам по себе, а не для Сеньки с Германом, а они орали текст и кривлялись тоже сами по себе, не очень вслушиваясь в музыку, но все равно, а может быть, именно поэтому получалось хорошо и весело, и подлые капиталисты оказались ошельмованными и высмеянными вдоль, поперек и наискось.
На «бис» они исполнили смешные куплеты на училищные темы.
После куплетов стали требовать автора. Антон подошел к рампе, выставил себя на обозрение и три раза кивнул, обозначая поклон. В раздавшейся груди гулко, как в бочке, колотилось сердце. Сознание того, что он сумел принести радость сотням собравшимся в зале людей, наполняло его гордостью и делало момент значительным и незабываемым. Публика рукоплескала, топала и требовала еще «биса».
Командир первого курса капитан второго ранга Пеликан показал Антону сложенные кружком большой и указательные пальцы левой руки. Мол, закругляйся старшина второй статьи. Антон еще раз кивнул залу. Еще раз дал себе клятву научиться по-человечески кланяться и убрался восвояси. Задернули занавес, и ведущий объявил, что хватит шуметь, концерт окончен.
Служба разобрала и сдвинула к стенам ряды стульев. Духовой оркестр под управлением старшего лейтенанта Трибратова расселся на сцене. Снова раздернули занавес и начались танцы.