Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Каждый делал что мог.
Но главным образом, к нам заходили русские.
Нередко к нам заходил подполковник, который хотел поупражняться в немецком языке. Он приветливо улыбался нам, интересовался нашей работой и снова уезжал домой на «Мерседес-Бенце», которым мог управлять только немецкий военнопленный водитель.
Новый комендант 13-го лагеря Максимов заходил к нам почти ежедневно. Настоящий военный, от безупречного пробора до неизменно начищенных до зеркального блеска сапог. Когда он входил, всегда подавалась команда «смирно!», и мы вскакивали со своих
Ему нравилось немного помуштровать нас, так как во всем остальном он не мог нами командовать.
— Как поживаете? — всякий раз спрашивал он.
А в конце он всегда высказывал какое-нибудь пожелание. Чтобы мы принесли ему из других лагерей лампочки или еще что-нибудь такого же рода.
По-своему Максимов был отличным парнем. Он заботился о том, чтобы пленные по ночам не стояли час или даже больше, когда каждые десять дней возвращались из городской бани.
Максимов был настоящим солдатом. Когда по утрам он входил в корпус, чтобы посмотреть, все ли в порядке, то сам по-военному щелкал каблуками, прикладывал руку к фуражке и здоровался так громко, словно ему надо было приветствовать целую дивизию:
— Здравствуйте, солдаты!
При этом перед ним стояли всего лишь жалкие пленные, которым и предназначалось его торжественное обращение.
Однажды к нам зашел даже генерал.
К нам часто заходили русские старшие офицеры, как в форме, так и в гражданской одежде, в летних костюмах и в зимних полушубках.
И все они очень удивлялись, когда входили к нам и видели бурную деятельность. Стрекотала пишущая машинка. Не умолкало радио. На стенах висели планы, карты и всякие схемы.
— Как в министерстве! — шутили они.
Время от времени мы собирали на совещание антифашистские активы из других лагерей. Наши пропагандисты выступали с рефератами. Переводчики переводили на русский, венгерский и румынский языки.
За докладами следовало обсуждение политического положения и критика.
Критиковали и работу Центрального актива.
Но мы всегда сохраняли лицо.
Мы были сплоченной командой. Нас можно было бы направить в любое другое место, и мы бы справились с порученным заданием. Мы поговаривали о том, что, возможно, однажды после роспуска лагерей в Иванове нас могли бы направить и в Ленинград.
Иногда мы собирались перед большой картой мира и говорили:
— Вот здесь находится Китай. А вот здесь Индия.
Мы говорили это с таким видом, как будто не имели бы ничего против, если бы нам предложили поработать и там. Но это было, конечно, из области фантазий. На самом деле мы вели подобные разговоры только для того, чтобы немного расслабиться.
Глава 47
В первый же день, когда один из членов нашего Центрального актива побывал в 8-м лагере, он принес мне короткую записку от моего старого друга Мартина.
Мартин, которого я впервые увидел три года тому назад в Осташкове, который позднее поехал вместе со мной в антифашистскую школу и с которым наши жизненные пути снова и снова пересекались, тоже был в Иванове.
Все верно, ведь осенью его направили в Иваново для работы диктором на радио. Правда, диктором он так и не стал. Мартину и еще одному австрийцу, который тоже должен был работать диктором, сказали, что сначала им придется поработать помощниками конвоиров. Помощниками конвоиров они и остались. Так что Мартин стоял не у микрофона, а у картофелехранилища, и мы нисколько этому не удивились.
Гораздо удивительнее для Мартина было то, что я опять носил длинные волосы и был призван в ряды привилегированного Центрального актива. Я и сам не мог понять этого.
В любом случае мы были очень рады, что теперь снова сможем видеться чаще.
Поскольку Мартин когда-то был курсантом, он вскоре стал старостой актива в 8-м лагере.
Но он так и не сумел найти общего языка с комендантом лагеря, упрямым и тупым солдафоном.
Поэтому, с одной стороны, Мартин был даже рад, когда его освободили от должности старосты актива. Он с большей охотой пошел работать на фабрику вместе с несколькими своими приятелями, людьми вполне порядочными. По крайней мере, там он мог говорить что хотел.
— Мартин, только не наделай глупостей! — сказал я ему тогда.
Но Мартин лишь ехидно усмехнулся и кротко сложил руки, как для молитвы:
— Только не бойся. Мы же такие послушные! Поэтому вы в своем Центральном активе можете о нас действительно не беспокоиться!
— Ну хорошо, Мартин! Да это не имело бы никакого смысла. Кто говорит «А», должен сказать и «Б». Ведь когда-нибудь им все равно придется отправить нас домой!
Я старался пореже ходить в 8-й лагерь, чтобы у других не создавалось впечатления, что у нас с Мартином своего рода дружба до гроба.
Когда я как редактор центральной стенгазеты приходил к нему, то сначала мы обсуждали со всем активом местную стенгазету. Потом я предлагал несколько тем для будущих статей: «Как я перевыполнил норму на 300 процентов!» или «Демократия в лагере».
— Но это же чертовски трудная тема! — сказал коллега, которому я предложил написать такую статью.
— Я сам знаю, но такие темы необходимо освещать в нашей стенгазете. Вы всегда стремитесь облегчить себе жизнь, берете какое-нибудь место из трудов Ленина или Сталина и еще раз пересказываете прочитанное своими словами. Но это не те статьи, которые нужны нам в наших стенгазетах. Опираясь на свой конкретный опыт, вы должны развивать политическое мышление военнопленных!
После того как в своем выступлении перед местной редколлегией я уделил достаточно времени обсуждению смысла и цели выпуска стенгазет, совещание закончилось.
Оставшись один с Мартином, который в то время еще был старостой актива, я попросил его:
— Итак, Мартин, сделай мне одолжение и напиши несколько статей для центральной стенгазеты. Я имею в виду, изложи кому-нибудь, кто этого заслуживает, идею статьи и проследи за тем, чтобы я получил ее!
После этого мы перешли к обсуждению личных дел.