Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
— До свидания! — отвечает мне старушка в платке.
Слева виднеется бетонная коробка центрального вокзала. Он ярко освещен прожекторами. В вечерних сумерках светятся красные и зеленые огни светофоров, которые в Германии всегда настраивали меня на сентиментальный лад. А тем более здесь, на чужбине. Уже довольно поздно.
Я прохожу несколько сот метров вдоль железнодорожных путей. Навстречу мне изредка попадаются темные фигуры случайных прохожих. Никто не знает, русский я или нет. Здесь очень одиноко,
Одинокие темные фигуры.
Но надо доверять людям, чтобы без страха шагать по миру.
На подоконниках ярко освещенных окон без занавесок стоят фикусы. На стене старинная картина. Керосиновая лампа, мягко освещающая комнату. Женщина укладывает младенца в кроватку.
Через пятнадцать минут я уже вижу недостроенное здание педагогического института. Там я живу, в 13-м лагере для военнопленных.
Я прохожу через будку проходной. Дежурный вахтер крепко спит.
— Спокойной ночи! — говорю я, выходя из проходной.
Слева находится готовое крыло педагогического института. В теплые летние вечера на балконах этого похожего на большую казарму здания собираются юные студентки.
Я прохожу еще пятьдесят метров по нашему двору и поднимаюсь вверх по лестнице.
На побеленной известью стене художник нарисовал огромную эмблему нашей стенгазеты: две руки, которые держат молот, книгу и сноп колосьев!
В коридоре мне встречаются пленные из верхней спальни. Они говорят мне: «Добрый вечер!» или «Сервус! Привет!», как принято у них на родине, в Австрии.
И вот я вхожу в дверь, на которой красуется большая табличка: «Центральный антифашистский актив 324-го лагеря для военнопленных».
Эгон Крамер чаще всего еще не спит. Мы перебрасываемся несколькими словами. Эгон Крамер и Юпп Шмитц все еще усердно занимаются. Или они еще не вернулись из дальних лагерей, где выступали со своими рефератами. Только наш художник, Кристоф Либетраут, всегда на месте.
— Моя порция супа еще внизу? — спрашиваю я его.
Тогда я спускаюсь вниз, стучу в окно раздачи на кухне:
— Одну порцию ужина для Центрального актива.
На часах уже десять, а то и двенадцать часов ночи. Я сижу один в холодной столовой, хлебаю вечерний суп и думаю: как странно, что у человека может быть тяжело на сердце, когда так много говоришь о том, что тебя волнует до глубины души. Другие рассказывают, что им приносит облегчение исповедь. Когда я говорю о том, что меня волнует, то у меня возникает чувство несправедливости. Хорошие мысли, которые выражены словами, больше не ждут, что их претворят в дела. Другими словами, они ожидают безусловного исполнения примерно так, как полицейское предписание требует соблюдения закона. Выраженные словами мысли теряют привлекательность новизны. Следовало бы больше молчать!
Потом я направляюсь в помещение, где одновременно спят не более двенадцати человек. Я разбираю кровать и очень медленно раздеваюсь.
Снова закончился еще один день плена!
Нет, не остается делать ничего другого, как не обращать внимания на то, как проходят день за днем. Час за часом, минута за минутой, часто секунда за секундой. Время непрерывным потоком течет сквозь тебя. И нужно радоваться, если ты не растворишься в нем.
Глава 48
Мы, члены Центрального актива, находимся в своеобразном положении.
Мы уже как бы и не пленные. Не военнопленные в общепринятом смысле этого слова.
Мы все больше и больше приближаемся к той свободе, которой пользуются граждане Советского Союза.
У нас есть постоянная работа, за которую каждый из нас получает сто рублей в месяц. Это небольшие деньги на карманные расходы, хотя русский рабочий тоже зарабатывает не больше пятисот рублей.
Питание и проживание мы получаем в лагере.
В лагере проводятся концерты, показывают кино и каждые десять дней водят в баню.
Благодаря нашей работе нам приходится переходить из одного лагеря в другой. Мы свободно ходим по улицам крупного города Иваново. Там есть широкая Советская улица. Это главная улица города с трамваем, двумя раздельными асфальтированными проезжими частями, с тенистой аллеей и широкими тротуарами.
Большой город. Центр советской текстильной промышленности. Как и в Америке, выросшие, словно из-под земли, белые дворцы фабрик с огромными витражами.
Иваново — это город женщин, а также город с большим зданием театра, возведенным на холме, как Акрополь в Греции.
А на оживленных улицах города пестрая публика. Поскольку в обычной жизни свобода довольно ограниченна, каждый позволяет себе делать с одеждой что ему хочется или что он может.
По улице бредет босая старушка. Даже летом она не снимает теплую телогрейку.
Рядом с ней стоит девушка в нейлоновых чулках и туфлях на высоком тонком каблуке.
Элегантность рядом с примитивностью.
Страшная нищета рядом с хвастливым богатством.
Часто не знаешь, пьян лежащий в пыли попрошайка или просто спит, а может быть, уже и мертв.
Офицеры чинно прогуливаются со своими дамами.
Дети, всегда чистенькие и хорошо одетые, играют в свои игры, которые, видимо, одинаковые во всем мире.
По вечерам парочки спешат в парк культуры и отдыха, где оркестры приглашают на танцы. Кто будет спорить с тем, что эти девушки в своих ярких летних платьях и с пышными прическами чертовски привлекательны.