Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Мы далеко не всегда и не во всем соглашались.
Мы снова и снова убеждались в том, что мы по природе совершенно разные люди. Но зато мы обладали даром быть честными в отношениях друг с другом. Поэтому я со спокойной душой мог сказать Мартину:
— Хотя это и не самое важное в жизни, когда члены нашего Центрального актива при посещении других лагерей получают от местных поваров дополнительную порцию супа, но эта порция совсем не лишняя. Посмотри на нас, неужели кто-нибудь из нас выглядит обожравшимся за счет других пленных?
Мартин относился к этому с пониманием. Правда, для этого и не требовалась слишком
Мы говорили также и о чете Ларсенов, которые по всем расчетам должны были бы уже давно находиться в Германии.
— Ты ничего не слышал о них? — спросил меня как-то Мартин.
— Недавно один знакомый из первого лагеря получил открытку от фрау Ларсен из Берлина. Она навестила его жену и передала ей привет от мужа.
Мы представили себе, как фрау Ларсен бегала по Берлину и выполняла многочисленные поручения, полученные от военнопленных.
Наступил день, когда и я также смог сообщить Мартину:
— Я тоже получил открытку из Германии. В ней было лишь написано, что вернувшийся из России человек передал табакерку. Только представь себе, Мартин, фрау Ларсен сумела выполнить мое сложное поручение!
Но больше всего мне нравилось, когда мы с Мартином обсуждали вопросы, которые никак не были связаны с пленом. Это совсем не значит, что мы занимались обсуждением каких-то несбыточных фантазий.
В наших беседах мы постоянно возвращались к нашему нынешнему положению. Но это было нечто совершенно иное, нечто такое, о чем нельзя было написать в стенгазете. Например, Мартин собрал целую коллекцию стихов. Однажды, он дал мне их почитать. Многие пленные помнили наизусть прекрасные немецкие стихи, которые когда-то учили, а Мартин их записал. Я тоже прочитал ему стихотворение Рильке «Тигр».
Я в этой клетке вижу только прутья. Слепая рябь, мой взгляд давно устал. И, если б даже захотел взглянуть я, — За прутьями сплошная пустота. [3]— Так же обстоит дело и с нами на четвертом году плена! — говорю я Мартину.
В своих беседах мы постоянно возвращаемся к теме плена. Мартин был для меня всегда настоящим другом, так как умел очень хорошо слушать. Это не было мертвое молчание. Скорее это была творческая тишина, когда хотелось выложить всю правду без утайки.
3
Перевод К. Лукьяненко.
Еще никогда я не ощущал это так сильно, как сейчас, — после стольких лет, проведенных за колючей проволокой.
Я мог бы все записать. Но в Советском Союзе неразумно делать записи личного характера. Да и что такое бумага? Нечто мертвое. Зато Мартин был для меня словно хорошая книга, в которую хотелось дописать еще несколько своих страниц.
Мы постоянно возвращались к тому, как можно было бы сделать все в нашей жизни правильным.
Я сказал:
— Для нас, маленьких колесиков и незначительных фигур, так сложно творить добро. Вот распознать добро совсем не трудно.
На нашем земном шаре могли бы счастливо жить, одеваться, питаться и радоваться
На данный момент на Земле проживает только два миллиарда! Поэтому не может быть большой проблемой нахождение блага в деле политики и экономики.
Но весь вопрос в том, чтобы верх взяла та сила, которая этого заслуживает и которая уже обладает достаточной мощью!
Когда я в один из дождливых вечеров 1946 года после окончания смены на кухне стоял с Мартином в музыкальном павильоне и мы с ним по-мальчишески задорно обсуждали мировые проблемы, я сказал ему тогда:
— Послушай, сегодня я читал статью Ильи Эренбурга. Он так пишет о нас и о Германии: «Это страна, на полях которой танки пасутся так же вольно, как в других странах овцы, где женщины рожают не детей, а командиров танков!»
Конечно, видный советский журналист и ненавистник немцев Илья Эренбург написал так для того, чтобы очернить нас. Но для нас, пленных, эта песнь о германском величии и танках прозвучала как сигнал трубы.
— Что ты думаешь об этом, Мартин?! — спросил я.
И он нашел тогда это сравнение великолепным: танки пасутся как где-то овцы. Рожать не детей, а командиров танков!
Это была Все та же старая песня. Если немцев рассматривать как фашистов, если к ним обращаться как к фашистам, то они и сами будут ощущать себя фашистами.
Обожествление силы! Быть командиром танка! Сегодня это предел мечтаний — точно так же, как в Средневековье все мальчишки мечтали стать рыцарем или рейтаром.
Но после того, как в наших ушах отзвучали слова о народе командиров танков, мы вспомнили о том, что мы никому не должны позволять приписывать нам эту роль, какой бы героически-красивой она ни была. Ведь это неправда, что в немецких колыбельках лежат маленькие командиры танков!
Когда я в следующий раз снова договорился с Мартином о встрече, мы говорим о наших личных желаниях и надеждах. Вначале мы похожи на двух капитанов, которые случайно встречаются в открытом море. Они не начинают праздно беседовать, пока не разберутся со своим местоположением по градусам, минутам и секундам долготы и широты.
После таких встреч, которые обычно заканчиваются часам к десяти вечера, Мартин отводит меня в караульную будку лагеря. Там туберкулезного вида старик, который дежурит здесь, выискивает из кучи бумаг мой пропуск. Мартин распорядился, чтобы из лагерной столовой ему ежедневно приносили миску супа. Потом старик записывает в мой пропуск, когда я ухожу из 8-го лагеря. Такова инструкция. На прощание я говорю Мартину:
— Итак, не вешай носа, старина!
Потом я иду вдоль забора из колючей проволоки, возведенного вокруг этого маленького лагеря, и выхожу через ворота фабрики, где стоит второй вахтер. Чаще всего там дежурит пожилая женщина, которая даже летом закутана в теплый платок. Я лишь предъявляю ей пропуск и всякий раз говорю по-русски:
— До свидания!
Мне нравятся эти простые слова прощания, которые я говорю этим маленьким людям, добросовестно исполняющим свои нехитрые обязанности, порученные им их маленьким или большим начальником. Это своего рода поклон всем людям доброй воли, которые извлекают максимум из подвернувшейся возможности.