Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Чаще всего выбираешь себе напарника, похожего на тебя самого. Если это, конечно, возможно, то ты и сам стараешься всегда оставаться приличным человеком. Можно, конечно, и спокойно положиться на случай, который уготовит тебе сегодня одного напарника, а завтра другого. Так спотыкаются о рельсы узкоколейки.
Это тоже повторяется каждое утро: многие пленные пытаются балансировать на рельсах. Они просто не хотят топать по глубокому снегу!
Но некоторых ужасно раздражает, когда кто-то балансирует на рельсах. Хотя это никому не приносит вреда. Я тоже часто балансирую на рельсах.
Охотнее всего пленные бредут на работу, опустив голову и думая о чем-то своем. Но на пути постоянно попадаются канавы, оставшиеся после выемки торфа, через которые надо перебираться. Недавно какой-то пес конвоир заставил всю колонну прыгать через канавы рядами по пять человек.
— Сомкнуть ряды! — кричал бригадир.
При этом несколько человек упали в канавы.
Но когда мы добираемся до главного осушительного канала, проход по нему доставляет нам настоящее удовольствие. Канал протянулся более чем на тысячу метров. Мы идем по покрытому темным льдом ровному, как стрела, каналу. Как жаль, что у нас нет коньков!
Но некоторые конвоиры не разрешают нам ходить по льду главного канала. Тогда нам приходится идти вдоль канала по ухабистой местности и перепрыгивать через два десятка поперечных канав.
После того как мы преодолели двухметровую полосу кустарника за главным водоотводным каналом, перед нами открывается треугольник для поворота локомотивов узкоколейной железной дороги. Здесь, в глухой местности, сходятся несколько рельсовых путей, которые ведут через лес в сторону Осташкова. Тут же лежит старый паровой котел, поставленный на козлы из деревянных шпал. Рядом валяются железные трубы. Недалеко стоит дощатый барак. И эта знакомая картина утешает меня. Эти рельсы свидетельствуют о том, что здесь еще до нас успели побывать люди. В противном случае все выглядело бы пустынным и необитаемым.
Почти каждое утро навстречу нашей колонне движется одна и та же фигура. Сначала она появляется вдали, как маленькая темная точка, которая становится все больше и больше и, наконец, превращается в женщину, проходящую мимо нас, не поднимая глаз.
— Это фрау Ларсен, — сообщит кто-нибудь новенькому, который удивляется, почему эта женщина в военной форме бредет одна по снежной пустыне.
Она идет из главного лагеря, где семья Ларсен проживает в одном из бревенчатых домов казарменного типа. Она идет в лесной лагерь, к Борисову, переводить на его допросах. Когда она проходит мимо нас, то всегда опускает голову и смотрит в землю. Мы тоже смотрим вниз. Но когда она однажды не встречается с нашей колонной, у всех у нас возникает вопрос, не заболела ли она. Хотя никто не говорит об этом вслух. Но это продолжается всего лишь мгновение. Затем на первый план выдвигаются новые, более важные впечатления.
— Вы уже заметили, — радостно сообщаем мы друг другу. — Сегодня подали на погрузку только пять вагонов!
Я щурю глаза в своих слишком слабых очках. Почти всегда над торфом висит серая дымка. Пять темных прямоугольников, проступающих вдали сквозь туман, услаждают наш взор. Это вагоны, которые рано утром сюда доставил старенький паровоз. Они часто сходят с
Ведь вагоны должны быть загружены. И если мы вернемся в лагерь только в семь часов вечера, то целых двенадцать часов останемся без еды. Без куска осклизлого хлеба и без миски жидких щей, из которых на нас злобно косятся рыбьи глаза.
Но сегодня вагоны уже на месте. И их только пять! Обычно бывает восемь и даже больше.
Мы мчимся вперед, чтобы захватить корзины, которые валяются в снегу перед вагонами. Мне достается корзина даже с двумя целыми ручками. А теперь сразу за работу!
Начинаем с первого вагона. От него до кучи торфа всего лишь каких-то пятьдесят метров. Эту кучу мы уже начали разбирать вчера. Теперь она похожа на огромный гроб, половину которого уже успели сожрать черви.
Мне больше всего нравится носить корзину одному. Когда ее поставишь на плечо, нести ее удобнее, чем тащить вдвоем за ручки. Тогда корзина оттягивает руки, и они быстро устают.
Сегодня все идет как по маслу. Вместе с нами пришел и один из членов антифашистского актива. Дело в том, что в последние дни торфяная бригада не выполняла дневную норму.
Наш бригадир сказал:
— При постоянной нехватке корзин и большом количестве вагонов люди просто не в состоянии выполнить норму!
Поэтому сегодня с нами пришел и один из членов антифашистского актива, чтобы посмотреть, можно ли выполнить норму. Это Ганс. Металлическим стержнем он с такой силой откалывает замерзшие куски торфа, что те с шумом разлетаются вокруг. Мы организовали работу таким образом, что два человека постоянно находятся на куче торфа, чтобы помогать поднимать корзины с торфом на плечи одиночных носильщиков.
— Сюда, приятель! Берись за ручки! — покрикивают они.
И у вагонов мы поставили двух человек, которые снимают с плеч носильщика корзину и высыпают торф через стенку вагона.
Все идет как по маслу.
Только к концу работы я чувствую усталость. Теперь я ношу корзину вдвоем с напарником. Это еще совсем юный подсменный рабочий. Он не самый хороший партнер для переноски торфа. Я настойчиво уговариваю его, как мать своего ребенка:
— Потерпи немного! Еще чуть-чуть — и мы закончим! Так, теперь еще одну корзину! Ну, видимо, придется отнести еще одну! Ну вот, эта теперь действительно последняя корзина!
У меня самого темнеет в глазах, когда колонна снующих взад и вперед носильщиков торфа рассыпается.
Корзины летят в снег.
— Сложите корзины аккуратнее! — кричит кто-то. — Иначе завтра их опять не хватит!
Скоро будем дома. Я уже вижу поворотный треугольник для паровозов. Мысленно я уже бегу по льду главного канала. Вот уже виден дым, поднимающийся из трубы лагерной кухни. У меня мелькает мысль, что еще ни разу мы не возвращались домой так рано!
Да, вот так мне мечталось. Но неожиданно из дощатого барака у поворотного треугольника появляется какой-то начальник и заявляет: