Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
По приказу коменданта Герхард называется теперь не старостой лагеря, а командиром батальона. Старосты бараков становятся командирами рот. А в остальном все остается по-старому.
Но однажды во время вечерней поверки происходит скандал.
Уже полчаса ждал, стоя на плацу в своей красивой форме и перчатках, командир батальона, как мы в первом бараке в шутку называли между собой Герхарда. Но русский дежурный офицер так и не пришел.
Герхард кипел в душе от возмущения, как герой оперетты, вышедший на сцену слишком рано.
Выстроившийся по-военному за
И тогда командир батальона сделал то, чего ему ни в коем случае нельзя было делать.
— Батальон, разойдись! — скомандовал он.
А будущему Герою Советского Союза Герхард швырнул под ноги свою красивую офицерскую фуражку, которую ему великодушно разрешили носить.
— Кто я — командир батальона или нет?
Гансу, старосте нашего актива, пришлось приложить немало усилий, чтобы спасти горячего командира батальона от карцера.
Пришлось вмешиваться даже Ларсену.
Хотя Герхард уже больше и не был командиром батальона, но он продолжал жить вместе с нами в первом бараке, получал свой офицерский паек и пел старинные песни, аккомпанируя себе на гитаре.
Командиром батальона стал Клаус.
Так что эти летние месяцы оказались довольно занимательными. Теперь по рекомендации медсестер стригли наголо только тех пленных, которые не содержали свои волосы в чистоте.
Часть добросовестных рабочих была «расконвоирована». Им разрешалось ходить на работу без конвоя.
Очень часто в лагере проводились политические мероприятия. Каждый день появлялось что-то новое. Теперь все с нетерпением ожидали Ларсена, когда он приходил в лагерь. А если на таких мероприятиях должна была переводить фрау Ларсен (поскольку будущий Герой Советского Союза собирался выступить с речью), то к ней со всех сторон бросались пленные, спеша предложить табуретку.
Даже Борисов стал вести себя более человечно. Это значит, что он стал реже появляться в лагере. Казалось, что его совсем не интересовало, когда некоторые пленные начали уличать во лжи самих себя: «Я должен заявить, что во время допроса по ошибке дал неверные показания. Прошу занести в протокол, что с 1937 года и до момента призыва в ряды вермахта я состоял в НСДАП».
Мы в активе тоже заразились общим оптимизмом. По настоятельному совету Фриделя Каубиша мы добровольно вскопали огород Борисова. На участке подполковника мы посадили картофель. Жена подполковника выходила на веранду в своем американском халате и лично давала нам указания.
— Давайте поможем семье Ларсен и вскопаем их огород! — предложили Мартин, Курт и я.
Ганс с удовольствием присоединился бы к нам, но у него действительно не было времени.
Из-за большого наплыва интернированных после капитуляции Германии в Осташкове был создан городской лагерь.
— Очевидно, что кого-то из актива переведут в городской лагерь, — сказал мне Ганс. Я уже слышал разговоры, что меня тоже направят туда. Ганса, меня и кого-то третьего.
На самом деле мне совсем не хотелось этого. Ведь тогда мне придется расстаться со своими друзьями — Мартином и Куртом. Но я решил, что
В конце концов пришло официальное решение. Ганс, я и еще один активист должны получить пропуск, чтобы мы могли не реже одного раза в неделю приходить в лесной лагерь для консультаций. Кроме того, в городе мы должны были жить не в городском лагере для военнопленных, а в отдельной квартире.
— Это совсем неплохо, — сказал я третьему активисту, когда мы ждали приказа о выступлении, который должен был прийти из комендатуры.
Я попросил Шауте достать мне вещевой мешок. Мне всегда трудно давались торговые сделки. Поэтому я был рад, когда всего лишь за семьсот граммов хлеба Шауте выменял у одного из вновь прибывших интернированных отличный вещевой мешок. В него вошло все, что у меня было из вещей: полотенце, табакерка, сделанная из жестяной банки от американских мясных консервов фирмы «Оскар Майер», мыльница из такой же жести и расческа, которую я достал с прицелом на будущее, так как мои волосы были пока еще слишком короткими. У меня еще сохранился и зеленый химический карандаш из русского военного госпиталя. Кроме того, я засунул в вещмешок и сценарий спектакля для кукольного театра, над которым работал последние недели.
Из-за кукольного спектакля мне тоже было жалко уезжать. Наша театральная труппа только что закончила подготовку кукольного спектакля. Главными действующими лицами, наряду с возвратившимся на родину пленным Фрицем, были: старый нильский крокодил Онтарари, белокурая Анни и старый Крупп. Но главным элементом всего спектакля был большой портрет Гитлера, который вращал глазами и с помощью хитроумного механизма так широко разевал рот, что мог проглотить остальные фигуры.
Между прочим, жестянщик, который обычно должен был изготавливать для Борисова чайники и кружки из жести консервных банок, закончил портрет Гитлера как раз в те дни, когда поступило сообщение о его смерти.
— Это надо обязательно запатентовать! — сказал я жестянщику, заставляя вращаться с помощью хитроумного механизма глаза на портрете Гитлера.
Ну а Мартину я сказал:
— В какое же сумасшедшее время мы живем!
Прошло еще несколько дней, прежде чем я и третий активист получили приказ о переезде в Осташков.
Однажды я подумал, что время уже пришло, когда меня вызвали в комендатуру. Но оказалось, что всего-навсего я должен был отнести в главный лагерь какой-то список.
Ганс всякий раз возмущался:
— Мы не мальчики на побегушках! Мы здесь для политической работы!
Но меня это вполне устраивало.
Я отправился один через торфоразработки, где буйно цвела пушица, а какие-то птицы постоянно взлетали в небо.
Мне предстояло пройти мимо машины по изготовлению торфяных брикетов, где пленные снимали с движущейся ленты транспортера готовые брикеты и после сушки складывали их в огромные бурые штабеля. При этом я с трудом заставил себя подойти к рабочей бригаде.