Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Но когда я прихожу в Марьино и стучу в окно избы, где моя бабушка долго возится, пытаясь зажечь керосиновую лампу, я уже забываю о немцах Поволжья, встреченных мною в ночи. Я думаю о том, что завтра мне надо встать пораньше, чтобы успеть раздать табак до выхода в поле. Я должен также позаботиться о том, чтобы при первой же возможности отправить в Осташков одного человека из нашей бригады. Я просто должен буду взять его с собой, если ему так и не удастся приспособиться к деревенскому труду.
— А то он там у вас слишком хорошо устроился! —
После того как мы прожили три недели в уединении в Марьине, мы подумали, что за это время наш лагерь в Осташкове могли распустить, а про нас просто забыли. Мы испугались, что можем пропустить отправку на родину.
Прошел слух, что на вокзале уже стоят наготове вагоны. Специальная бригада устанавливала в них котлы для полевой кухни.
— Нет ничего невозможного! — говорили пленные в Марьине.
Возможно, что и я говорил не очень убедительно, когда пытался разуверить их:
— Я же сам был в лагере всего лишь три дня тому назад!
Но они не поддались на мои уговоры, заявив мне:
— Ты должен был больше узнать об этом деле!
В конце концов, я уже и сам поверил в то, что на вокзале в Осташкове действительно стоит длинный поезд, на котором нас отправят домой.
Я представляю себе, как староста лагеря подаст команду на построение.
Я вижу, как Ганс будет переживать, пытаясь снова собрать все книги, выданные из лагерной библиотеки…
Итак, все может быть!
Когда однажды поздним вечером русский посыльный передает нам указание немедленно явиться в лагерь, мы решаем, что время отправки на родину настало.
Наш конвоир приказывает немедленно выступать.
Но пароход уже ушел!
— Он никогда не приходил вовремя. Но сегодня, когда это очень важно, именно сегодня его нет! — сокрушаемся мы.
Мы снова шагаем назад в Марьино!
Нашему повару приходится всю ночь трудиться у плиты. Ведь у нас осталось еще так много мяса, яичного порошка и муки.
Так мы возместим все свои убытки. Мы не собираемся дарить лагерю ни грамма! Если вообще там кто-то еще остался!
Когда мы встаем ни свет ни заря, то выясняется, что товарный поезд, на котором мы могли бы при случае добраться до Осташкова, уже прошел.
Разве поезд останавливается у первого куста?
Уж мы его как-нибудь остановили бы! В конце концов, у нашего конвоира есть винтовка!
Наш конвоир волнуется еще больше, чем мы. 15 октября его должны демобилизовать из армии. Если он вовремя не приведет нас назад в лагерь, то в наказание они оставят его еще на год в армии.
Но поезд уже прошел! У парохода неисправность в машинном отделении, и он остался в Осташкове!
Тогда мы пойдем пешком вдоль железнодорожного полотна! Вокруг озера. Но это очень долгий путь. Тридцать или даже пятьдесят километров! (Автор преувеличивает.
5 километров от Марьина до берега озера и 10 километров вдоль железной дороги до центра Осташкова. — Ред.)
— Сколько километров
— Скоро будете дома! — часто именно так отвечают они.
— Неужели и им уже стало что-то известно? — устало удивляемся мы.
Ах нет, они просто хотят утешить нас своим вечным «скоро будете дома»!
Мы устаем все больше и больше. В конце пути мы уже едва переставляем ноги. Поэтому у нас уже не остается сил, чтобы удивляться, когда на вокзале в Осташкове мы не видим никакого поезда. И кто же это, собственно говоря, пустил слух, что нас отправят домой на поезде?
В каком-то переулке наш конвоир перепродает несколько буханок ржаного хлеба, которые он сэкономил в колхозе.
Мы направляемся в лагерь.
Пленные отваривают картошку, которую принесли в карманах.
В лагере все по-старому.
Только теперь становится значительно холоднее, особенно по ночам.
— В этом году будет ранняя зима! — считают рыбаки на озере.
Глава 30
Меня перевели на кожевенный завод, так как в городском лагере осталось слишком мало военнопленных для двух активистов.
На кожевенном заводе кипела напряженная работа. На работу постоянно принимали новых людей из числа гражданских лиц. Более трехсот военнопленных работали в дубильне и красильне, были заняты на уборке территории и на монтаже нового оборудования, прибывшего из Германии.
Когда прибыл первый товарный поезд с немецким оборудованием и грузами, это событие превратили в политическую акцию. Из главного лагеря к нам специально приехал какой-то офицер-политработник и выступил на общем собрании с докладом. Он заявил, что немецким военнопленным не стоит беспокоиться по поводу того, что им придется разгружать оборудование, прибывшее из Германии. Оно не украдено, а поступило на законных основаниях! «А теперь за работу, товарищи!»
На станцию один за другим прибывали товарные поезда, привозившие оборудование целых заводов и фабрик. «Пауль Гейзе, кожевенный завод, Инстербург», — было написано на ящиках с оборудованием, которые я сложил в штабель на земле, чтобы было удобнее писать ежедневную сводку.
— Ты должен обязательно осмотреть прибывшие станки! — сказал мне Шауте, который тем временем уже не состоял больше в пожарной охране лесного лагеря, а неожиданно всплыл на кожевенном заводе. — Русская команда сопровождения сбрасывает станки и оборудование из вагонов прямо в грязь на землю! Кассовый аппарат они вскрыли топором!
Шауте, будучи инженером по профессии, просто кипел от негодования.
Ну и дела! Такие люди, как Шауте и я, да и вообще все пленные были твердо убеждены в том, что с нашей стороны было нехорошо помогать большевистской России. Мы были также убеждены в том, что русские не смогут извлечь большой выгоды из этих германских репараций.