Переходники и другие тревожные истории
Шрифт:
— Вот половина причин, почему я хочу от неё избавиться, — заявил он. Именно тогда ветер просвистел по чёрному ходу. Этот звук ошеломил Куилта. Он опрокинул полупустую бутылку, затем поднял её, но не удосужился прибрать беспорядок, прежде, чем начать свою историю.
У меня имеется своя собственная небольшая аудитория [признался Куилт], состоящая из поклонников таких личностей, как я сам, которые собирают мои работы и мучаются, пытаясь установить со мной личный контакт.
Пять лет назад один друг, коллекционер моих работ, познакомил меня с богатым
— По состоянию здоровья, — сказал он, — мне следует избегать этой обители призраков. Но я чрезвычайно жажду узнать, каково это — там находиться. На видеозаписях, которые я уже делал, ничего необыкновенного; вы и не поняли бы, что это дом с привидениями. Я прогнал местного портретиста, который предложил работать по фотографии: он настаивал на том, чтобы завершить картину в своей студии. Возможно, он не смог ухватить — кажется, вы называете это так — аутентичную атмосферу того места, не находясь там всё время работы. Поэтому я выбрал вас, Джеффри Куилт — художника, который специализируется на тематике жуткого. Если вы согласитесь, то останетесь в доме и там же станете трудиться. На кухне будет запас пищи. Подключат электричество. Когда картина будет готова, позвоните мне. Телефон на первом этаже. Мой человек приедет за картиной в течение часа. Кроме того, хотя и не настаиваю, я был бы очень благодарен, если вы периодически будете мне звонить, чтобы описать ваши впечатления.
— Вы — человек, чьи интересы отражают мои собственные, — почти фривольно отвечал я.
Довольно мрачно он проговорил: — Послушайте меня. Если мы продолжим дальше, то вы должны согласиться на одно непреложное условие: дабы я был уверен, что вы не работаете по фотографии, мой сотрудник самолично доставит вас в дом и запрёт внутри. Десять тысяч долларов станут вашими, Джеффри Куилт, если вы смиритесь с такими условиями и если в конце вашего пребывания у вас появится завершённая картина.
Этот богач продолжил объяснять, что дом находится в отдалённой области («Никаких соседей на несколько миль в любом направлении») и что окна заколочены («Чтобы помешать вандалам!»).
Всё это, как минимум, заинтриговало меня. Подлинный дом с привидениями. В конце концов, это моё metier [17] . И, соглашусь, что работать по фотографии — значит загубить всё дело.
Я согласился. Мой патрон настоял, чтобы мы начали немедленно. Я принялся собирать сумки и художественные принадлежности. Полчаса спустя в дверь позвонили и там оказался ни больше, ни меньше, как человек миллионера в шофёрской
17
metier (фр.) — призвание, амплуа.
— Мой наниматель настаивает, что картина должна быть предельно реалистичной, — заявил этот парень. — Никаких добавлений. Никакого вымысла.
— Ну, разумеется, нет. Мне следует поддерживать репутацию. Подобно одному выдающемуся предшественнику, я рисую то, что вижу.
— …И срок завершения картины?
Я подстраховался. — Возможно, неделя. Если потребуется, то и дольше. Но, в любом случае, я должен настаивать на задатке.
Он сурово глянул на меня, но я был готов к этому. Он вытащил из кармана толстый конверт.
— Две тысячи пятьсот устроит?
Через несколько минут я ехал пассажиром в «Линкольн Континентал», проносящемся через пенсильванскую глубинку в сгущающихся сумерках. Мой спутник таращился на дорогу впереди, словно твёрдо решил притворяться, что меня не существует.
— Это безобразие, что ваш босс тоже не приехал, — сказал я. — Это и вправду похоже на таких, как он.
Водитель ничего не ответил.
— Я говорю, жаль, что меня не встретил ваш наниматель.
В ответе прозвучал едва сдерживаемый гнев. — Из-за своего недуга он неспособен путешествовать.
— Итак, на что же он тратит своё время?
Вены на его лбу вздулись, пока он обдумывал мой вопрос.
— Он исследует… тайны.
— То есть, как Эллери Куин и Шерлок Холмс?
— Сэр, если вы неспособны относиться к этому серьёзнее, чем показываете, мне придётся сказать моему нанимателю, что он неверно выбрал художника.
— Так, подождите, — сказал я. — Отлично, я — ваш человек. Просто хочется узнать, что вы называете тайнами?
— Вы не поймёте.
— Попытайтесь.
Он почти выплюнул это слово. — Гностицизм.
Это было безнадёжно. Ещё несколько раз за поездку я пытался поговорить с ним, но меня резко отбрили. Водитель оставался для меня абсолютной загадкой; его манеры, невозмутимые настолько, что невозможно описать и в то же время бесспорно неприязненные, были до крайности оскорбительны. Даже хуже того, в них не было смысла. Казалось, служба нанимателю почти стёрла его самого и оставшееся было не его собственной личностью, но продолжением начальника, теми частями внутреннего ума, которые скрывает внешняя оболочка обычаев и приличий. Казалось, само моё наличие поблизости непростительно вмешивалось в частную жизнь.
Пока мы ехали, сельская местность становилась всё пустыннее: покатые серо-коричневые склоны, ощетинившиеся засохшей кукурузой, редкие видавшие виды дома с обращёнными на запад окнами, слабо мерцающими последними бликами солнца. Декабрьский пейзаж и мрачные небеса послужили мне уроком, напоминая о постоянной смертности, о бренности всего.
Я обожал такие сцены. Я жаждал их изобразить.
Мы продолжали ехать под уклон по просёлочной дороге, пока наконец-то не прибыли, грохоча по гравию немощёного проезда; мы затормозили перед солидно выглядящим каменно-деревянным фермерским домом, окружённым молочаем.