Переходники и другие тревожные истории
Шрифт:
Казалось, я падал вечно. Не было никаких ориентиров, лишь тошнота и чувство невесомости, словно тела больше не было.
На миг мне показалось, как что-то движется среди деревьев. Я не испугался. Это была вспышка надежды. Какое облегчение встретить любую живую тварь, хоть какое-то существо среди этой истребительной пустоты.
Я ещё раз попытался позвать, но мой голос заглох.
Но та тварь услышала меня, ответила и приблизилась.
Я слышал её — голос, слабее ветра, зовущий меня по имени.
«Джеффри Куилт, я здесь»,
Я почти различал облик, плечи, руки, но не в реальности. Чтобы их сотворить, мне нужно было это представить.
Но я видел лицо, лицо старика, рябое, иссохшее, морщинистое, искажённое жестокостью, алчностью и отчаянным, почти трогательным ужасом.
«Помоги мне», сказало оно. «Верни меня назад, в смерть, хотя бы в чистую смерть».
«Чёрт побери, Куилт», сказало оно. «Я оставлю тебя здесь со мной, навсегда. Ты это заслужил».
«Я не могу заплакать», сказало оно. «Даже в этом мне отказано».
Пока я наблюдал, это лицо разложилось до голого черепа, не толще серой грязной бумаги; тускло-красное свечение билось внутри, освещая его, как трепещущий бумажный фонарь.
«Джеффри Куилт…»
Оно притронулось ко мне. Я ощутил на щеках прикосновение ледяных пальцев, сомкнувшихся за головой.
«Джеффри Куилт…»
Тогда я узнал голос. Это и было моим впечатлением, за которое мне так щедро платили.
Я понял, что наконец-то встретил своего патрона, тут, в дурном месте.
После этого момента мои воспоминания затуманены. Я не могу сказать, что именно вызвало у меня ужас, приведший к действию. Возможно, это была перспектива навеки остаться в этой пустоте. Возможно, дело было в том, что явление ласково поглаживало мой лоб, попеременно угрожая и умоляя.
Каким-то образом я отбился и ощущения вернулись. Я чувствовал узы костюма и отчаянно сражался с ними, будто от спасения зависело гораздо больше, чем моя жизнь.
И я почувствовал, что выскальзываю на свободу, шершавая ткань разрывалась на моём лице, руках и бёдрах, будто оставляя меня совершенно беззащитным, обнажённым.
Я гораздо меньше опасался падения с башенного балкона, на третьем этаже, чем остаться внутри костюма.
Мне повезло. Мои руки вцепились в разнообразные ремешки и я повис в воздухе, раскачиваясь туда-сюда, обдираясь о камень башенной стены. Также по счастью, мне как-то удалось вскарабкаться наверх по «перемётному костюму», хватаясь за ремешки, потом забираясь по шнуру, тянущемуся к «кошке» и, наконец, по перилам крыльца, всё это время с плотно зажмуренными глазами.
Я прополз через портьеру, затем лёг без движения на полу студии, задыхающийся,
Внизу непрерывно звонил и звонил телефон. Я просто лежал и слушал его звон. Этот звук приносил утешение, как и простое ощущение крепкого пола подо мной.
Лишь спустя очень долгое время я сумел спуститься по лестнице, подойти к телефону и сообщить моему патрону, что я потерпел неудачу, что никакой картины не будет.
Он послал за мной водителя. Но, до того, как прибыл этот человек, я собрал всё своё мужество и возвратился в комнату башни, и даже на крыльцо. Я стоял там, вглядываясь в темноту, «перемётный костюм» всё ещё свисал с перил передо мной. Я видел лишь обычное зимнее небо и пенсильванский сельский пейзаж. Потом я заметил приближающиеся фары на подъездной дороге и снова поспешил вниз.
— Мой хозяин искренне надеялся, — заметил шофёр, — что вы полностью положитесь на свой художественный талант и чувствительность, и сумеете избежать соблазна перемётного костюма, который, как вы видели, оказался настолько пагубным для него самого. — Он не упрекал; и он не строил догадок. Он просто знал.
Я не стал отвечать.
Когда мы выехали, он глянул на меня — думаю, с иронией — и сказал: — Вы не первый.
— Не первый, — устало повторил я.
— Первым был мой хозяин. Он был первым и единственным обитателем этого дома.
Мой затуманенный разум не мог сложить эти части воедино. — Минуту. Это… нет, вы наверное, ошибаетесь. 1892 год. Значит, вашему боссу, по меньшей мере, сто лет.
— Мой хозяин уже был немолод, когда построил этот дом, — пояснил водитель. — Ему было семьдесят, когда он приступил к тому, что назвал своим прожектом. Теперь ему сто шестьдесят семь лет. Его проблема, сэр, которую, как он надеялся, вы сможете разрешить, состоит в неспособности умереть.
[Джеффри Куилт окончил рассказ.]
Я сидел на полуосвещённой кухне. В пиве выдохлась вся пена. Дом был безмолвен, кроме редких постукиваний и поскрипываний. Смолк даже попугайчик.
— Ты ведь не ждёшь, что я поверю этой истории, — в конце концов произнёс я. — Это — вздор и ты это понимаешь.
Он поднял руку, прерывая меня. Я не понимал выражения его лица. В тот миг он был совершенно непостижим.
— Нет, это не так. Это правда. Каждое слово. Как и настаивал мой патрон, я ничего не подстроил.
— Но в этом нет никакого смысла.
— Верно. Нет. Или он не виден. Я вернул задаток. Я настоял, чтобы отдать его назад. Я лишился контракта. Но я не потратил время впустую. Моя впечатлительность замечательно отточилась. Вот секрет моего искусства. Это вызвало тот внезапный расцвет гротескного, некротического, чем у меня восхищаются поклонники, ну хорошо, поклонник. Без сомнения, определённая репутация у меня была ещё до приключения в том месте, но впоследствии различие увеличилось на целый порядок.