Переходники и другие тревожные истории
Шрифт:
Этот дом населён призраками, уверяли меня… я слышал, там есть подобные вещи. Поговаривают о духах, их радостях и горестях.
Нет, только безмолвие. Когда я обыскивал старинные покои третьего этажа, то не нашёл ничего, достойного моей кисти. Я сделал несколько эскизов, но лишь старинных комнат, атмосферных но лишённых отклика мучения, который и создаёт настоящее место с привидениями.
Мне подумалось, что заказ под угрозой, что, если я не найду ничего более определённого, то придётся сфабриковать какую-то странность, которая может и не удовлетворить
Он знал, чего хочет. Он просто не говорил мне. Просто ждал, когда я сам это обнаружу, чтобы он мог это узнать.
Я до сих пор не разгадал его мотивов. Он не являлся ценителем. В этом я был уверен. Мои впечатления от него, по телефону и через действия его посредников — это был человек алчный, хваткий, возможно, отчаявшийся, но равнодушный, вплоть до грубости. Возможно, это был человек, который что-то утратил и ожидал, что я это отыщу.
Однако, меня смущало, что он не приехал сюда сам, пусть даже и был болен, даже если его пришлось бы нести. Картина, неважно, насколько блистательная, оставалась бы лишь вещью из вторых рук, ощущением переданным, а не прочувствованным напрямую.
Зачем он вообще купил этот дом?
Полный вопросов, в поисках ответов, в поисках, признаюсь, чего-то ужасного, что могло бы вдохновить на соответственно впечатляющую картину «дома с привидениями», я сделал то единственное, что мне оставалось: снова надел «перемётный костюм».
Запах оказался не так уж плох, будто эта вещь подстроилась под меня. Я стоял, скорее озадаченный, чем испуганный, пока она натягивалась на меня, пока некоторые застёжки, казалось, застёгивались сами собой, пока рукава нашли мои руки, а ремни накрепко притянули их к бокам. Мелькнула короткая мысль: «Как же я, так связанный, что-то нарисую?» но эта мысль прошла, как и ощущение скованности. Всё онемело и я уплыл во тьму; и мне пришло в голову, что настоящей целью этого устройства было не ограничение, но, напротив, это был викторианский эквивалент камеры сенсорной депривации [20] , где можно было погрузиться в созерцание внутренних таинств…
20
Камера сенсорной депривации — камера, изолирующая человека от любых ощущений. Представляет собой бак, внутрь которого не проникают звуки, свет и запахи. Бак заполняется раствором высокой плотности, температура которого соответствует температуре человеческого тела. Человек, облачённый в специальный костюм и помещённый в жидкость внутри бака, ощущает себя пребывающим в невесомости.
Затем металлический овал лёг мне на лицо. Каким-то образом у меня освободились руки. Я ощупал маску, будто через перчатки и, хотя она была, как я помнил, безликой и цельной; но я видел сквозь неё.
Я не стал задавать вопросов. Сначала перед моими глазами проплывали лишь шарики света, но потом я чётко увидел тускло освещённую лестницу, которая вела на верхний этаж и в башню. Было что-то неправильное в этом видении. Всё окрашивалось в оттенки серого, полностью лишённое цвета и большинства текстур, как топорная попытка заштриховать весь мир карандашом.
Как-то я поковылял вверх по ступеням. Пыль там оказалась настолько затхлой, что я был благодарен своему несуразному наряду, процеживающему воздух. Я налетел на мумифицировавшуюся летучую мышь, висящую кожистую тварь. Ни разу я не ощутил страха перед сверхъестественным, призраками, духами и чудовищами из тьмы, ибо внутри «перемётного костюма» оставался до странности неуязвим для подобных влияний.
Я достиг круглой комнаты, которая, очевидно, была главным покоем башни. Было видно, что когда-то она была обставлена, как студия художника. На мольберте до сих пор оставался холст. Там что-то изобразили или пытались изобразить, но я различал лишь случайные мазки серого и чёрного; других цветов не было.
Слабое освещение, имевшееся там, исходило из потолочных окон и от портьеры, сквозь которую просачивался тусклый свет.
Я двинулся к портьере. Позади свалился на пол мольберт. Я отрешённо обернулся и со скрипом сообразил, что один из волочащихся ремешков моего костюма, словно трёхзубая кошка, зацепился за ножку мольберта.
Портьеры раздвинулись передо мной, будто сами по себе. А, может быть, от ветра. Портик оказался гораздо больше, чем я представлял. Я недоумевал, как вообще не заметил его снаружи, когда только прибыл. Но, отчего-то, пока я носил костюм, меня ничто не страшило. Я с удовольствием так и оставил неотвеченные вопросы безответными.
Под ноги подвернулась ваза; оттуда вывалилась утонувшая белка.
Я стоял под открытым небом, недосягаемый для безжалостного ветра, озирая свинцовый декабрьский пейзаж.
Нет, даже таким он не был. Это походило на чёрно-серые чернильные волны Пауля Клее [21] , мир, очищенный даже от самых основных деталей, едва ли не от всего вообще, плоский, как карта, без текстуры, без жизни. Единственными особенностями оставались безлистые деревья, дрожащие в белом небе, как слепые зрительные нервы.
21
Пауль Клее — немецкий и швейцарский художник, график, теоретик искусства, одна из крупнейших фигур европейского авангарда.
Но в чём же ужас?
В тот момент, когда я стоял там и глазел, мне пришёл ответ.
Ужас был в чистой пустоте, неизмеримом ничто, лишённом даже звёзд небе, лишённому даже пыли мире, распавшемуся дальше любого возможного распада, недвижном, тихом, вечном.
Ужас был в том, что меня неуклонно влекла к этому месту некая сила, которую я не мог объяснить, извращение моей собственной воли, искажённое действие самого «перемётного костюма» и, в конечном счёте, своеобразная страсть.
Я попытался крикнуть, но рот забила ткань. Я попытался отвернуться, но, казалось, моё тело плавает в сером мареве. Сквозь металлическую маску я смотрел на эту окончательную смерть, смерть ощущений и опыта, смерть, превосходящую простое окончание жизни. Я сумел подогнуть колени, заставить ноги подкоситься.
Но «перемётный костюм» тянул меня своей собственной волей. Беспомощный, я прополз огромным спелёнутым червём до края портика и вверх, по каменным перилам, а потом вниз, в пустоту.