Переходники и другие тревожные истории
Шрифт:
Он захлопнул дверь у меня перед носом. Минуту я остолбенело стоял наверху лестницы, а потом направился на станцию Брин-Мар. Я ничего не мог поделать. За всю свою жизнь я не чувствовал себя настолько беспомощным. Насколько мне известно, у Джо не было семьи и я не желал тратить семьдесят пять долларов в час — даже, если бы они у меня и были — морщась и объясняя, что у меня есть друг, страдающий невероятным заблуждением. Что ещё оставалось? Позвонить в полицию и сказать им, что Джо нелогично себя ведёт? В нашем обществе множество нелогичных людей и никто о них ничуть не беспокоится. Ты видишь их в каждом большом городе, спящими на канализационных
Так что я сел на последний поезд назад, в Филли [40] и ничего не стал предпринимать.
Я с тревогой подметил необычное количество мелочи на полу железнодорожного вагона, в котором ехал. Никто не подбирал ни одной монетки.
Джо Айзенберг точно придерживался своих слов. Он до конца оставался пунктуальным. Его работа пришла вовремя — как обычно, блистательная и чудесная. Где-то в глубине дебрей его запутавшегося ума всё ещё оставалась гениальность. Я не разбрасываюсь этим словом. Гениальность.
40
Уменьшительное название Филадельфии.
Моё собственное поведение в несколько последующих месяцев было эгоистичным и даже постыдным. Вся та сцена являлась криком о помощи весьма обеспокоенного человека, но я постарался выкинуть это из головы. Он взрослый, говорил я себе, это его собственные заботы. Я его издатель, а не папочка.
По большей части я зарылся в работу. Когда я начинал издавать андеграунд, это было забавой, смесью шуток и идеализма, способом показывать то, что мы звали Столпами Общества, в те дни, когда истинный дух безбашенной Америки ещё не задушили. Я и представить не мог, что это превратится в исступлённый бизнес, сплошь и рядом перебиваемый указаниями от спонсора, можно сказать, барина, который клялся, что сотрёт меня в порошок и вышвырнет на улицу, если сборы ещё хоть раз запоздают. Кроме того, были и художники. Мне удавалось платить некоторым из них, иногда. За это меня угрызала совесть.
Но Джо никогда не жаловался. Он хранил верность до конца.
Конец настал в последний вечер апреля, Вальпургиеву ночь. Полагаю, это сыграло роль. Я отсутствовал большую часть дня, пытаясь найти подержанную пишущую машинку на замену своему «Селектрику», который последнее время дребезжал и булькал. По возвращении в офис-квартиру, между внутренней и внешней дверями обнаружился пакет, совсем неподписанный, кроме единственного слова, нацарапанного фломастером с обратной стороны: ПРОЩАЙ.
Разумеется, я признал почерк Джо. Я поспешил внутрь и распорол этот пакет во всю длину. На ковёр выпало несколько пенсов. В пакете находились рисунки — новая, заключительная часть «Корявых Колокольчиков Святого Жаба», начинающаяся со сцены жертвоприношения, виденной мною на чертёжном столе Джо, когда я к нему заходил. Ну и прекрасно, подумал я. Теперь он сам их доставляет.
Тут зазвонил телефон. Это оказался типограф, который отказывался печатать следующих «Тупоголовых», пока я не заплачу ему за работу над предыдущими четырьмя. Как только я от него отделался, позвонил другой художник, с угрозой забастовать, если я не заплачу ему хотя бы по минимуму.
Одно следовало за
На обратной стороне были слова: СЛЕДИ ЗА ДАЛЬНЕЙШИМ РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ.
Я с визгом отбросил монету, словно она была раскалена докрасна. Я был уверен, что галлюцинирую, свихнувшись немного и сам. Монета лежала на коврике у моих ног, сообщение исчезало и появлялось: СЛЕДИ… СЛЕДИ… СЛЕДИ…
Тогда опять зазвонил телефон. Я предположил, что это ещё один кредитор. Никогда не бывает слишком поздно, если люди стремятся вытрясти из тебя деньги.
— Алло! — рявкнул я.…
Это был Джо. Он казался выдохшимся, его голос срывался во время разговора. Думаю, он плакал.
— Джим, — сказал он. — Ты был добр со мной, не хуже других. Думаю, ты должен знать. Уже поздно что-то сделать для меня, но я должен рассказать тебе правду.
Последовала долгая пауза, словно он не мог заставить себя заговорить.
— В чём дело, Джо? — тихо спросил я его. — Скажи мне.
— Это не эльфы. Нет никаких Пенни-эльфов.
На миг я почувствовал прилив облегчения, поскольку надеялся, что, так или иначе, Джо покончил с этим, опять стал нормальным. Но он совсем не казался нормальным. Скорее наоборот, ему стало ещё хуже.
— Это дьяволы, — произнёс он. — Дьяволы прямиком из Ада. Особый их отдел. Они работают на Мамону, демона корыстолюбия и ведут людей к проклятию через, верно… через деньги. Я заключил с ними договор, Джим. Я сделал это прежде, чем узнал, кто они на самом деле. Всё это начиналось, как игра — поднимать пенни, связывать их с совпадениями, прикидываться, что это знаки и пророчества. Но потом, так или иначе, я обнаружил, что это действительно срабатывает. Запретное знание, Джим. Вот так это и шло. Они рассказывали мне о… всевозможных вещах… чудесных и ужасных. Я заключил сделку. Я стремился к искусности, Джим. Я стремился стать лучшим, поэтому заключил сделку и узнал, как читать знаки точнее, чем когда-либо прежде. Оттуда и исходило моё вдохновение — «Святой Жаб», всё остальное. Сделано в Аду. Знаешь, как про меня говорят — дьявольски забавно.
— Нет, Джо, — возразил я. — Это вздор. Дело в тебе. Ты — гений. Это исходит из твоей головы. Ты не получаешь это с оборота какого-то дурацкого пенни.
— Оборота, Джимбо? Откуда ты знаешь, что послание всегда находится на обороте? Я никогда тебе этого не говорил.
Я глянул вниз, на монету на коврике. Там, на оборотной стороне, появилось кое-что новое: ДЖО УМРЁТ.
— Джо! — крикнул я. — Ничего не делай! Оставайся на месте! Я приеду туда прямо сейчас!
— Я ценю эту идею, друг мой, но ты не сможешь мне помочь. Они придут за мной этой ночью. Они придут забрать старый долг. Они сообщили мне это, на последнем пенни, что я нашёл.
После этого он какое-то время бормотал. Я едва разбирал одно слово из пяти. Потом он зарыдал и начал читать стихи:
Обломана жестоко эта ветвь.
Которая расти могла б так пышно.
Сожжён побег лавровый Аполлона,