Перекрестки
Шрифт:
Бензоколонка была закрыта. У темной ее конторы стоял парень со шрамом и какой-то незнакомец с сигаретой. Я так полагаю, вы и есть мистер Стоун! Незнакомец оказался намного моложе, чем Перри представлял себе Флинта.
– Это мой кузен, – сказал тот, что со шрамом. – Он поведет машину.
Крепкошеий кузен излучал скудоумие. Такие типы обычно околачиваются в школьных раздевалках.
– А где ваш второй друг? – поинтересовался Перри.
– Он не придет.
– Жаль.
Кузен отшвырнул сигарету к бензонасосу, точно рассчитывал, что тот вспыхнет (глупость), и направился к запыленному “универсалу”, припаркованному
Ему и в голову не приходило, что “фьюри” способен развить такую скорость. Когда они выбрались на шоссе, Перри с заднего сиденья заметил, что стрелка спидометра приблизилась к отметкам, напоминавшим его злоупотребление в туалете. Но в скорости не было злоупотребления, и кузен был не дурак. Напротив, его водительская сметка заслуживала похвал. Одинокие фонари мелькали, точно галактики, на которые, приблизив, взирает Господь. Сверхъестественно-невидимые, за двумя индейскими головами, горбатые очертания которых напоминали пустынные пласты горных пород в свете фар, Перри запустил палец в оскверненную баночку, потер им десны и ноздри. Втянул сладковатый воздух и несколько раз чихнул.
– Вы можете мне полностью доверять, – сказал он. – Мне более чем безразличны подробности бутонного провенанса. Меня ничуть не заботит законность каждого из звеньев цепи его владельцев. Бесспорно, я мог бы заметить, что воровство, как деяние незаконное, сопряжено с риском, сопоставимым с тяжким трудом, и труд этот так же достоин награды, как всякий другой.
Он захихикал, божественно довольный собой.
– На это можно возразить, что воровство лишает вторую сторону плодов ее тяжкого труда, из чего следует любопытный экономический вопрос – как создается и как теряется стоимость. Если мы располагаем временем, а вы – познаниями в основах алгебры, можем разобрать арифметику воровства: действительно ли сумма равна нулю или же существует некий икс, который мы не учитываем, неизвестный нам дефицит обворованной стороны. Опять же, в том, что касается узких целей нашей сделки, меня это не заботит. Аналогичным образом, коль скоро в цепи есть хотя бы одно звено, которое вам не нужно…
– Что ты говоришь?
– Я говорю, неважно, насколько законно или незаконно…
– Почему ты болтаешь? Заткнись.
Ох уж этот его лучший друг со шрамом! Перри рассмеялся оттого, какую колоссальную любовь чувствовал к нему. Богу угодно удостоить милости изуродованного навахо, чье образование, вероятно, завершилось в восьмом классе: все ангелы небесные смеются вместе с Ним.
– Что смешного? Чего смеешься?
– Хватит смеяться, – сказал кузен. – Заткнись.
Перри все смеялся, но на частоте, неуловимой для уха, телепатической или радиочастоте, что проникает в каждое сердце в мире, во сне ли, наяву, и приносит покой, необъяснимый человеческим разумом. В ушах его звучали тысячи голосов, бормочущих в унисон слова благодарности и счастья. Один голос, громче других, произнес: “Это горшок”.
Раздавшийся предательски близко голос прервал его беззвучный смех. Похожий голос у Рика Эмброуза, и мысль показалась Перри странной. Горшок чего? Бывает горшок ночной, бывает с маслом.
– Точно не с маслом, – пояснил голос. И добавил –
Точно противоположность злоупотребления, плавный полет “фьюри” по шоссе сменился турбулентностью, от которой хрустел позвоночник. В свете фар на узкой дороге маячили чернильные кратеры, но кузен держал скорость, заставляющую усомниться в его сметке. Приходилось держаться обеими руками, и понадобились бы еще три руки, чтобы банки из-под пленки и сложенный конверт с наличными не вывалились из карманов штанов. Салон полнился меловой на вкус пылью, дорога все не кончалась и не кончалась. Оставалось лишь надеяться, что они спешат на встречу с нетерпеливо дожидающимся их в условленный час торговцем и обратно поедут уже не так быстро. Под болью телесной – удары о подголовник, о дверь, собственные трясущиеся конечности— зарождалась боль иная, сильнейшая, но резкие ускорения и торможения предугадать невозможно, нечего и мечтать открыть баночку…
“Фьюри” остановился.
Тот, который со шрамом, уже не лучший друг Перри, развернулся и облокотился о спинку кресла.
– Давай деньги и жди здесь.
– Если не возражаете, я хотел бы пойти с вами.
– Жди здесь. Он тебя не знает.
Объяснение достаточно веское, чтобы сойти за предопределенную необходимость. Парень взял конверт с деньгами, его кузен выключил двигатель и фары. Луну, вероятно, заволокли тучи. Дверь открылась, закрылась, единственный оставшийся свет исходил от фонарика парня. Луч фонарика, резко очерченный пылью, которую поднял “фьюри”, выхватил из темноты ограждение из колючей проволоки, ржавую решетку – защиту от скота, белесый бурьян вдоль каменистой дороги, и сошел на нет. Кузен закурил сигарету и порывисто выдохнул. Так много нужно сказать, но сказать нечего. Точка темной материи казалась зловещей, но темнота ее манила. От блеска своего разума устаешь…
Качнувшись, вновь показался луч фонарика. Открылась задняя дверь.
– У него есть пейот, но он хочет поговорить с тобой.
Как бы ни было холодно в Мэни-Фармс, во мраке этой глуши холоднее вдвое. Луч фонарика любезно указал на камни и ухабы на дороге, которые следовало обойти. Впереди в косом его свете маячила каменная постройка, побелевший дощатый забор, стоящий задом к дороге остов пикапа. Парень ногой распахнул калитку в ограде.
– Шагай, – велел он.
Трудно говорить, когда челюсти сомкнуты, чтобы не стучали зубы.
– Отдайте мне деньги.
– Они у Клиффа. Он их считает.
– Кто такой Клифф?
– Флинт. Он хочет с тобой поговорить.
Сильная боль, лютый холод, дрожь в груди. В тепле машины он еще мог мыслить здраво. Он всегда отличался здравомыслием, теперь оно покинуло его. Он конченый идиот.
– Шагай. Вот тебе фонарик.
Он взял фонарик, вошел в калитку. Глупость оставляла ему надежду на лучшее. Надежда – прибежище глупцов. Впереди показался кактус с побегами-веслами, груда изъеденных ржавчиной прямоугольных жестянок, потрепанные листы неизвестного строительного материала, обгорелый пенек. Несомненные признаки запустения, однако Перри решил, что вход в каменную постройку находится сзади.