Перекрестный галоп
Шрифт:
— Не стоило этого делать! — возмутился отчим.
— А я взял да сделал, — ответил я и вытряхнул на стол содержимое — сложенный пополам листок бумаги. Это оказалось рутинное ежемесячное напоминание о необходимости заплатить налоги за содержание штата.
— Все нормально, — поспешил успокоить я Дерека. — Просто очередное напоминание. Как правило, автоматически выдается компьютером. Так что никто сюда не придет. По крайней мере, пока.
— Ты уверен? — Он все еще беспокоился.
— Да, — ответил я. — Но в конце концов они непременно заявятся, если мы не предпримем нужных мер.
— Но что мы можем сделать? — беспомощно спросил он.
Хороший вопрос.
— Пока еще не знаю, — ответил я. — Но твердо знаю одно: если сидеть сложа руки и ждать, когда придут налоговики, неприятности светят нешуточные. И нам следует пойти к ним с ответами прежде, чем они придут задавать вопросы.
В кухню вошла мать, прижала ладони к электрообогревателю.
— Господи, ну и холодина же на улице! — сказала она.
Мы с отчимом промолчали. Она обернулась.
— Что это с вами такое, а? Языки проглотили?
— Пришло письмо из налоговой, — сказал отчим.
Мать побледнела, особенно контрастно на этом фоне смотрелись ее раскрасневшиеся от мороза щеки.
— Да все нормально, — поспешил успокоить ее я. — Это всего лишь обычное напоминание об уплате, рассылается всем автоматически. Так что беспокоиться не о чем. — И я бросил письмо на кухонный стол.
— Ты уверен? — спросила она. Подошла, взяла письмо.
— Да, — кивнул я. — Но я только что говорил Дереку, мы должны рассказать налоговому инспектору о том, что произошло, как можно скорей, до того, как он начнет задавать вопросы, на которые у нас нет ответа.
— Почему это он должен задавать вопросы?
— Да потому, что ты должна была отправить налоговую декларацию до тридцать первого января.
— О, — протянула она. — Но разве это означает, что мы должны говорить ему все? Почему нельзя отправить эту самую декларацию прямо сейчас?
Действительно, почему? Согласно сложившимся обстоятельствам самого меня нельзя было обвинить в уклонении от уплаты налогов. Но мне не отвертеться от наказания, если помогу ей отправить поддельную налоговую декларацию.
Офицеры низшего звена должны были зазубрить от корки до корки содержание буклета под названием: «Стандарты и ценности Британской армии». Параграф под номером 27 гласил:
«Лица, которым доверены общественные и не общественные фонды, должны непоколебимо придерживаться соответствующих финансовых предписаний установленного образца. Нечестность или обман в управлении и контроле над этими фондами нельзя отнести к разряду „преступления без жертв“, они демонстрируют отсутствие прямоты и морального мужества, что, в свою очередь, оказывает разрушительное воздействие на эффективность операций путем подрыва доверия к лицу, в них участвующему».
— Давайте забудем об этом на несколько дней, — предложил я. — На сайте налоговой службы сказано, что до конца этого месяца новые штрафы тебе не грозят. Не считая процентов за неуплату, разумеется.
Мать с Дереком остались на кухне обсуждать положение дел, я же отправился на конюшни, на поиски Яна Норланда.
И застал его в фуражной, где хранились корма.
— Вы все еще здесь? — удивленно спросил он.
— Вроде бы да, — ответил я.
Я молча стоял и смотрел, как он отмеривает овес из бункера и раскладывает его по большим металлическим мискам.
— Я с вами говорить не собираюсь, — сказал Ян. — Прошлый раз едва работы не лишился.
— С тех пор произошли положительные сдвиги.
— Какие еще сдвиги?
— В отношениях между мной и матерью, — ответил я. — Теперь мы по одну сторону баррикады.
— Тогда дождусь ее. Пусть сама скажет, что не против.
— Она сейчас на кухне, — заметил я. — Иди и спроси ее сам.
— Ничего. Дождусь, пока придет.
— Нет, — продолжал настаивать я. — Иди и спроси ее прямо сейчас, пожалуйста. Мне очень нужно с тобой поговорить.
Он нехотя поплелся в сторону дома, пару раз обернулся, словно проверяя, не позову ли я его назад, сказать, что просто пошутил. Я от души надеялся, что мама не оторвет ему голову.
Дожидаясь, когда он вернется, я вышел из фуражной и открыл дверь в помещение, где хранилась упряжь. Все аккуратно разложено, сильно пахнет кожей — прямо как в магазинах на Оксфорд-стрит, где продают сумки и кожгалантерею. По левую сторону тянулись вдоль стены металлические стеллажи для седел, штук двадцать, не меньше, и примерно половина была занята седлами с обернутыми вокруг подпругами. В противоположную стену были вбиты крючки, на них висели уздечки, а в дальнем конце между седлами и уздечками виднелись полки, на которых были сложены попоны и прочие принадлежности, в том числе пара шлемов для верховой езды и коробка с инструментами.
Меня больше всего интересовали уздечки.
Пока я рассматривал их, в комнату зашел один из конюхов, снял со стеллажа седло, с крючка — уздечку.
— Для каждой лошади своя уздечка? — спросил его я.
— Да нет, приятель, не обязательно, — ответил он. — У каждого из наших ребят есть своя уздечка, ну и еще несколько запасных. Вот эта вот моя. — Он приподнял руку с зажатой в ней уздечкой. — И седло тоже мое.
— И вы сами их покупаете? — спросил я.
— Ни в коем разе, — усмехнулся он в ответ. — Эту дала мне хозяйка, на то время, пока я здесь вкалываю.
— А эти седла используют на скачках?
— Не-а, — протянул он в ответ. — У жокеев свои седла.
— И свои уздечки?
— Не-а, — снова сказал он. — Но у нас есть особые, только для скачек. И Джек держит их в отдельной кладовой, скачечной. Вместе со всем остальным барахлом.
— Кто такой Джек? — осведомился я.