Перелистывая годы
Шрифт:
Подобными были и наши беседы. Образованности Бенциона следует соответствовать. В одной из моих повестей персонаж-мужчина сетует на то, что женский ум иногда (подчеркиваю: иногда!) бывает настырным: уж коль она умна, извольте не забывать об этом ни на секунду. Такое случается порой и с образованным человеком: он давит на вас своим интеллектом, мощью которого вы как бы обязаны непрерывно (хотя бы про себя!) восхищаться. Интеллект Бенциона Томера естественен, а потому не обременителен для собеседников — напротив, Томер с интеллигентной ненавязчивостью дарит вам встречи с умом и познанием. Хотя порою, сознаюсь, мне — чтоб соответствовать! — хотелось
Даже столь закованный в политическую ортодоксальность любитель «литературы» ужасов и призраков — прежде всего «призрака коммунизма» — каковым являлся Маркс, однажды сознался, что, по его разумению, «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» переживут все книги мира. Наша дочь Алена читала те книги более сорока раз (не только читала, но и подсчитала!).
Роман Иосифа Шагала «КГБ в смокинге» — это как бы продолжение литературной традиции Дюма-отца. И весьма достойное продолжение! Роман о политике? А разве внешне не о политике романы Дюма: Наполеон, король, королева, кардинал Ришелье… Однако на самом деле политика та — лишь повод для создания характеров, таких, что пленяют нас и многие поколения отвагой, верностью — всем тем, что именуется рыцарством, мушкетерством, и таких, что побуждают нас самих, хотя бы мысленно, порой схватиться за шпагу.
Я не сравниваю французского романиста с русским писателем, творящим в Израиле. Но как только прочел «КГБ в смокинге» и как только запоем прочла все четыре тома моя взыскательная жена, так сразу возрадовался уверенности: роман будут запоем читать и все другие. Кстати, в Москве он уже объявлен бестселлером. Произведение это — о событиях, связанных с определенным режимом, но оно теми событиями не зажато в тиски. Напротив, идеалы непримиримого противостояния смелости и благородной находчивости коварству и политической бесцеремонности, характеры, которые узнаваемы сейчас и будут узнаваемы завтра, делают роман не зависящим от эпох и режимов.
Иногда о книжке говорят: «Хорошая, но скучная». Как может быть хорошей книга, которую невозможно читать, сквозь которую продираешься будто через тягостное испытание? Как не вспомнить Вольтера: «Хороши все жанры, кроме скучного». А тут — увлекательнейшее чтение. Не оторвешься!
Есть в романе еще один, так сказать, побочный, детективный сюжет… Обложка и титульный лист оповещают нас о том, что автором произведения выступает сама главная героиня романа Валентина Мальцева. И в это можно поверить: женская психология воспроизведена с удивительной точностью. Это как бы история Жорж Санд, но только наоборот. «КГБ в смокинге» написал Иосиф Шагал… И наша читательская признательность — ему.
В Израиле немало тех, что слагают стихи на «великом и могучем» русском языке. Говорю «великом и могучем» без малейшей иронии, хотя, увы, в последнее время об эти святые для меня эпитеты то и дело оттачивают свое остроумие, а верней, острословие сатирики разного калибра. Тот, кто «хорошо понимает о том», или ничтоже сумняшеся произносит: «в районе ста тысяч», или делит мастеров слова на «поэтов и писателей», говорит не на русском языке, а на языке дремучей безграмотности. Так что не надо обвинять в искажении языка сам язык. А уж писатели — прозаики и поэты — обязаны уметь пользоваться царственными благами того языка, который действительно могуч.
Дарования не бродят толпами по земле, но все-таки желание Маяковского, чтобы поэтов было «побольше» тут, в Израиле, осуществилось. А сбылась ли его мечта, чтобы те стихотворцы были «хорошими и разными»? Самуил Маршак уверял, что к слову «поэт» не требуется добавлять эпитеты, поскольку само это слово — уже знак признания. Не обязательно следовать этой точке зрения с неукоснительностью и буквально, но и не прислушаться к Мастеру тоже нельзя. Все же скажу: и прекрасные поэтические перья здесь есть!
Пусть простят меня те поэты, любовь к которым я на сей раз вынужден оставить лишь в душе, лишь внутри себя. «Все еще впереди…» Сказать о любви то, что хочешь, сразу, в один присест не всегда получается.
Как известно, «краткость — сестра таланта». Но краткость моих высказываний — не столько «сестра таланта», сколько сестра обстоятельств: объем книги не ограничивает моих чувств, но ограничивает количество слов и строк, коими они могут быть выражены.
«Что это он превращает книгу воспоминаний в книгу благодарностей?» — опять доносится из-за спины занудливый голос. Как вновь не напомнить: в девятом круге Дантова ада мучаются не помнящие добра… Повторюсь: не желаю быть среди них.
«Частенько вы повторяетесь!» — зудит тот же голос. Повторение — не только «мать учения», как говорят на Руси, но и «мать убеждения». В том числе самого себя… И «мать утверждения» тех истин, которые упрямо следует утверждать, если ими пренебрегают.
Свою потрясшую меня книгу воспоминаний Сомерсет Моэм назвал «Подводя итоги». Подводя свои итоги, хочу сказать спасибо всем, кому обязан сказать. А если чье-то добро подзабыл, говорю: виноват…
В первом издании своих воспоминаний, опубликованном на земле Обетованной, я постарался воздать должное всем коллегам по перу, с коими, к счастью, свела меня там судьба.
И журналистам, которые писали обо мне и моих книгах. Десятки интервью предложили мне дать за эти три с лишним года. И чаще всего я откликался согласием. То была возможность поделиться с читателями думами, намереньями, сомнениями… А размышлений в сложные времена жизни возникает куда больше, чем в годы относительно простые (вовсе несложных времен не бывает!).
Интервьюеры тоже были хорошими и разными… Но один вопрос, в той или иной форме, задавал каждый: «А почему вы здесь?» Всякий раз отвечал, что я — русский писатель, а писатель более всего принадлежит той культуре, на языке которой он пишет. Жить же, повторюсь, люди вправе там, где хотят. И приезжать в страну, откуда началась их дорога, и припадать там к «отеческим гробам», и вправе опять уезжать… Это самое «вправе» провозглашает Декларация прав человека.
Слишком уж часто и упрямо, а может, и утомительно я повторяюсь. Что поделаешь… Моя книга хоть и не поток сознания, но «поток воспоминаний», не введенный в берега претензией на художественность.
В Израиль мы с женой влюбились. Но душа моя, конечно, с Россией и Москвой не расстается. Израильские врачи мешают неизлечимому моему недугу победить окончательно. А Татьяна геройски вынесла операцию, от которой даже опытнейшие хирурги ее отговаривали: «Это крайне рискованно. Да и вряд ли поможет…» Нейрохирург Иоанна Шифер превратила невозможность в реальность. Спасибо!