Перепелка — птица полевая

Доронин Александр

Вначале Миколь подумал, что председатель вызвал из-за сестры. Нет, о ней не вспоминал. Говорил о постройке новой церкви. Приходил, говорит, к нему кочелаевский батюшка Гавриил, просил помочь — выделить лес и деньги. А почему бы, действительно, не построить в Вармазейке церковь? Почему не вернуть душевный свет, который люди давно потеряли? Как раз время… Видимо, разговор, который вел Миколь с Вечкановым этой весной, не прошел мимо ушей председателя. Даже должность бригадира предлагает.

Мечты Миколя были похожи на течение

широкой реки. Он не спохватился даже, как дошел до тракторного парка. Сейчас он жил со своей бригадой в доме механизаторов. Бараки лесничества оставили. Еду им готовят в здешней столовой Лена Варакина и Казань Зина. С Зиной Миколь давно расстался — надоела…

Перестав думать об этом, Миколь поднял голову и удивился: перед ним стоял отец председателя, Дмитрий Макарович. Поздоровался со стариком и сразу же юркнул в столовую. Еще остановит, надоест со своими расспросами.

Лена налила ему чашку мясных щей и как бы невзначай спросила:

— Миколь Никитич, ты почему к моим родным не заглядываешь?

Вспоминала, конечно, о Зине…

Нарваткин хотел было перевести разговор в шутку, но вышло по-другому:

— Мои родные по всему свету разбрелись, не знаю даже, когда и где встретиться со всеми!

— Это дело, Миколь, личное. Я только так спросила. — Женщина поджала губы, подняла пустое ведро, которое стояло у ног, и вышла во двор.

Миколь крутил головой и недоумевал: зачем о том вспоминать, что в сердце не прижилось?..

* * *

Ферапонт Нилычу часто снились страшные сны. Иногда они его даже вгоняли в пот. И сейчас, уснув на веранде, он увидел тот же сон. Будто в клочья разлетелся кузнечный горн и полетел в небо, откуда уже не упал…

За ужином рассказал об этом жене. Дарья Павловна, улыбаясь, остановила:

— Ты, старик, от старости маешься. Старость тебе некуда деть — все в кузницу носишь и носишь ее. Плюнь на горн — он что, пять быков тебе откормит?

— Тебе двух быков не хватает, стадо нужно? — разозлился Ферапонт Нилыч. Он понял, что хозяйка не прочь откормить еще двух бычков: семья увеличилась, сейчас в ней пять ртов.

— Зачем мне стадо? Мне и этого хватает. Спи уж и похрапывай себе, — пожурила жена. Когда поругаются, Дарья Павловна всегда ворчит и напоминает о храпе, ведь в молодости говорил, что никаких снов он не видит…

— У каждого свои заморочки, — оправдывался Судосев. — Ты тоже на храп мастачка.

— Что, что? Я говорю во сне? Да я и в детстве мышонком была. Это ты всегда зубами скрипишь… Сколько раз рядом с тобой мучилась от бессонницы, даже на улицу выходила.

— Хоть сейчас беги!

Дарья Павловна бросила ложку и зашла на кухню.

Ферапонт Нилыч сразу догадался, из-за чего старуха затеяла скандал. Ранним утром он ходил к председателю колхоза просить другую работу. В кузнице тяжело — больное сердце. Вечканов встретил хорошо, обещал что-нибудь подыскать.

Судосев

вышел погулять. Остановился у тополей на краю огорода. В трудное время он всегда здесь, будто деревья помогали ему разгонять грустные мысли. Вот и сейчас они шуршали листьями, шепча о чем-то. По небу, как и в прошлую ночь, спешили пухлые серые облака.

Думая о Числаве, который, видимо, сейчас на Суре. «Нашел себе дело, — переживал старик за сына. — По профессии механик, а здесь за браконьерами гоняется… Хоть бы самосвал принял, пользы больше…» Думая так, сам хорошо знал, что инспектором рыбохраны некого ставить. Вот поработает немного, потом решит, как дальше быть.

Вернувшись домой, сел у окна и стал смотреть на улицу. Небо то и дело полосовали всполохи. За Пор-горой, совсем над лесом, облака стали похожи на разрезанную тыкву, от чего небо будто сморщилось и с напряжением смотрело на землю, предвещая дождь. Когда будто с цепи сорвавшийся ветер оголил тополя и те горько застонали, Ферапонт Нилыч в нижнем белье, босиком вышел на крыльцо, посмотрел на небо и на его лицо упали первые капли дождя. Старик с волнением сказал:

— Мимо не проходи, кормилец…

Под утро, когда прорезалось солнце, Судосева разбудил сильный гром: по крыше дома будто кто-то ходил в кованых сапогах. Ферапонт Нилыч открыл глаза и, увидев Числава на пороге в передней, спросил:

— Трубу закрыл?

— Нет.

— Закрой — гроза не любит забывчивость.

Числав зашел на кухню и со скрежетом задвинул заслонку.

— Тихо. Спящих напугаешь, — пожурил его отец. — Наконец-то дождались… — с теплотой сказал о дожде.

— Пока сверкает-стреляет, да подол не опускает, — ответил Числав и взмахнул рукой — рукава рубашки заколыхались лебедиными крыльями. — Как сердце? Отступила боль?

— В груди не колет, да ноги ломит, — словно от боли, поморщился Ферапонт Нилыч.

— Это, отец, к хорошему дождю. — Числав постоял, постоял и добавил: — Ну, я пойду.

— Куда пойдешь? — настороженно спросил старик.

— Как куда? В Кочелай.

«О, старый гусь, совсем я позабыл, что сноха Наташа пятый день уже как в роддоме. Сын за внучкой едет…» — подумал он. А вслух произнес: — Иди поезжай, сынок, потом на «Жигулях» не проедешь. А может, колхозный «УАЗ-ик» попросишь, он надежнее? — Ферапонт Нилыч хотел спуститься с печки, но Числав остановил:

— Ты спи, спи, как-нибудь на своей доберусь.

— Ну, с Богом…

С Кочелая Числав вернулся часа через три. Дождь догнал их у порога дома. Ферапонт Нилыч помог снохе выйти из машины.

— Пошел, так пошел! Не обманул нас, — радовался дождю старик, а сам мягко прижал завернутую в одеяло внучку. — Намочило дорогу — это к счастью…

Уже дома, снимая плащ, Наташа сказала:

— Спасибо, отец, за добрые слова.

— Весенний дождь — к доброте и росту, — ответил довольный Ферапонт Нилыч.