Перепелка — птица полевая
Шрифт:
— Где не надо, не будете пить. Здесь пчелы, а не женщины! — от смеха старик даже скорчился.
Потирая зад, Захар зло сверкнул глазами и полез в кабину.
На берег Суры вернулись вовремя: люди заканчивали скирдовать.
— Вот те вармазейские павлины, — начал Олег хвалить женщин.
— Ай, да Вармаськин! — восхищалась Казань Зина! — Не брагу привезли?
— То, что слаще браги… Мед!
— Пора уже заканчивать работу, устали очень, — вместо Вармаськина сказал Захар. Из-под его раскрытой рубахи
К вечеру семь женщин, которые вилами нагружали машину Илько, присели около стога, пахнущего малиной и щавелем. Олег, угощая медом, подливал им самогонку, а сам при этом говорил:
— Так легче пойдет.
Увидел Варакина, крикнул:
— Эй, Федя, бык недоенный, вали сюда!
Когда тот подошел, протянул ему верхом наполненный стакан и добавил:
— Сосед твой нагнал, не стесняйся.
Федя к водке не больно тянулся, да ведь на халяву почему не выпить? Опрокинув стакан, прикурил.
— Наши красавицы ни от чего не устают, правильно говорю? — стал он хвалить женщин.
— Верно, верно, Федор Петрович! — зашумели те. — Ты мед попробуй…
Захар Митряшкин пил стоя.
— Почему не садишься, чай, так легче, — обратились к нему.
— Боится печать потерять, — усмехнулся Вармаськин.
— Какую печать?
— Какую… Да ту самую, которую пчелы поставили на мягкое место. Даже с гербом!..
Все громко рассмеялись. Даже Варакин хохотал, что случалось с ним редко.
Солнце село около реки; отражения стогов длинной чертой протянулись по низу берега. Виднелось, как прыгала рыба, разрезая гладь, от которой дул мягкий ветерок. Пахло только что скошенной травой, голоса раздавались по всему лугу. Эх, Сура-река! Как ты смягчаешь сердца людские! Как хорошо на лугах твоих! Люди еще бы говорили и пели, если не было домашних дел. Пора уходить. Расселись по машинам и поехали.
Олег Вармаськин остался спать в стогу. Так самому захотелось. Лежа на мягком сене, он вспоминал о другом лете. Это было на том берегу, где стояла деревянная мельница. Ее давно сломали — прогнили бревна. А вот Бодонь Галя, с кем он там встречался, до сих пор стоит перед глазами.
Олегу тогда было семнадцать, из-за девушки он приходил с Кочелая и оставался ночевать у тетки Окси. Сколько летних ночей провели с любимой! Сказки, а не ночи! Когда Олега посадили, Галя вышла замуж, и огонь его души погас, как будто и не разгорался. Правда, после Галя развелась, но было уже поздно.
С этими воспоминаниями Олег не заметил, как уснул. Сколько спал — не знает, только услышал, как кто-то гладил его по голове. Открыл глаза — перед ним стояла Казань Зина. В белом плаще, без платка.
— Ты что?.. — Олег даже растерялся, не зная, с чего начать разговор. Он думал, что спит у Захара на сеновале, где раньше зимой и летом хранили сено.
— Не пугайся,
Под горой занизанными в одну нитку бусами сияли три озера: Комоля, Сувозей и Настин Рот. Между ними только тропинки. Пройдешь мимо них — попадешь на узкий и длинный берег. Он протянулся почти на два километра к Суре. Вдоль нее и пройти боишься: цветы и ягоду луговую изомнешь…
Отовсюду раздавались людские голоса и звон кос.
Казань Эмель спустился из сосняка, куда ходил за грибами. Грибов не нашел и вновь вернулся к бочке с водой. Здесь встретил внука Валеру, который распряг лошадь и лег под телегу от жары. Эмель зачерпнул ковшом, замочил седую бороду, обратился к парню:
— Внучек, почему сегодня кислую воду привез?
— Это, дедушка, Ферапонт Нилыч вылил в нее ряженку. Заставил привезти из села полфляги и вылил.
— От нее, это… не расслабится живот?
— Нет, Ферапонт Нилыч сам пил.
— От этого Човара всего жди. Напоит, и снова начнет смеяться…
Перед стариком краснела луговая ягода. Он наклонился, сорвал штуки три, положил в рот — не понравились. Выплевнув, обратился к пареньку:
— Внучек, где можно найти дедку Човара?
— Вон он где-е! — в левую сторону махнул рукой тринадцатилетний мальчишка, — там в карты играют.
Валера не обманул: около телеги картежничали четыре мужика. Ферапонта Нилыча среди них не нашел — сказали ему, что ушел к косцам, которые заканчивали последние покосы у озера Настин Рот. Главным среди игроков был Олег Вармаськин: он и подмигивал, и руками размахивал.
В карты он царя обманет, не только таких ротозеев. Эмель ничего не смыслил в игре, но все равно подсел к ним. Немного охладить старое тело. От горящего, как жар-птица, солнца свиньи подыхают, не только люди. Косы и Судосев отобьет…
Смотрел и смеялся. Кто из них проигрывал, того по носу били. Этими же картами. Носы красные, будто растоптанные ягоды. А у Захара Митряшкина похожий на редьку нос, наоборот, посинел. Бодонь Илько встал перед ним на колени и — хлесть! — колодой карт. Олег от смеха жеребцом катался.
Жарко, дышать нечем. Мужики полуголые, их тела будто покрашены луковой шелухой. Один Захар одет. На нем серый пиджак, черные милистиновые брюки. На лице вьющиеся ручейки пота, он их не вытирал. Некогда вытирать: возьмешь в руки карты — прячь их в ладони: у Олега глаза так и зыркают, останешься — вновь по носу получишь…
Смотрел, смотрел Эмель, не выдержал, обратился обиженно:
— Кыш бы вас побрал, люди косят, а вы здесь Европу берете. Хватит прохлаждаться!
Вармаськин подмигнул Илько, тот сразу его понял. Пряча улыбку, обратился к старику: