Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Каменка,

1881 г. июня 6-11. Каменка.

6 июня 1881 г.

Дорогой, милый друг! Здоровы ли Вы? Благополучны ли дела Ваши? Давно не имею о Вас известий и немножко беспокоюсь. А у меня здесь все те же тревоги, та же тоска и беспокойство. Уже самым регулярным образом началось чередование болезней сестры и племянницы, а иногда, как например сегодня, больны обе. Разница между ими двумя только та, что бедная сестра действительно больна и страдает очень сложным органическим расстройством, тогда как у Тани одна нервность или, лучше сказать, нервничание. Часто сержусь я на бедную девочку, ибо очень хорошо сознаю, что если бы немножко более силы воли, немножко более заботливости о матери, то нередко она могла бы побеждать свои нервные страдания. Увы! девушка эта слишком избалована обожанием матери и всех окружающих, слишком

привыкла видеть приносимые ради нее жертвы и считать их чем-то себе должным. Но, сердясь на нее, я в то же время сознаю, что все это результат многих педагогических ошибок со стороны слишком добрых родителей. Как бы то ни было, но в настоящую минуту жить в Каменке есть для меня чистейшее и жесточайшее мучение, главнейшим образом оттого, что приходится только ограничиваться желанием быть им полезным и ежедневно убеждаться в своем бессилии содействовать нравственному и физическому выздоровлению обеих больных. Как часто я переношусь мысленно в Симаки, в невозвратно промелькнувшие дни безмятежного счастия, которым я там пользовался!

10 июня. 2 часа ночи.

Очень беспокоюсь о Вас. Уже более двух недель не имею о Вас никаких известий. Хотел бы телеграфировать Вам, но не знаю, в Москве ли Вы или в Браилове.

Сестра была три дня очень больна. Сегодня ей лучше, но зато слегла племянница Таня.

Приехала племянница Анна, кончившая курс в Патриотическом институте и получившая шифр.

11 июня.

Милый друг! В пятницу я должен ехать в Москву. Юргенсон поручает мне сложное редактирование Бортнянского (полного собрания), а так как он шестнадцатого едет за границу, то необходимо, как он пишет мне, побывать в Москве. Итак прошу Вас непосредственно Льву Вас[ильевичу] написать, может ли он и когда к Вам приехать. Сегодня утром получил Ваше письмо.

Безгранично преданный

П. Чайковский.

369. Мекк - Чайковскому

Браилов, 12 июня 1881 г.

Милый мой, бесценный друг! Хочу Вам написать только два слова о том, что что бы Вам приехать погостить в Сиамаки? Не теперь, конечно, а когда Александра Ильинишна уедет за границу.

А там по-прежнему очень мило, в Сиамаках. Я ужасно рада, что нахожусь опять в Браилове. Хотела сделать себе праздник, три дня не заниматься еще делами, но не удалось, на другой день уж начали приставать, так что все утро голова шла кругом. Боже мой! как бы я была счастлива, если бы нашелся человек, Который бы взял Браилов в распоряжение так, чтобы мне уж ни о чем не надо было бы хлопотать, а только получать то, что необходимо, т. е. доходы, и наслаждаться браиловскою природою. Как бы хорошо было, если бы таким человеком был Лев Васильевич! Есть у меня здесь теперь вместо управляющего А. С. Воронец, присяжный поверенный, и хотя он совсем не подходящ для своего места, но я и его боюсь отпустить, потому что совсем без никого невозможно.

Жду Льва Васильевича около двадцатого. Прошу Вас, мой дорогой, написать мне или телеграфировать о точном дне его приезда в Браилов.

До свидания, мой несравненный. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

370. Чайковский - Мекк

Каменка,

14 июня 1881 г.

Милый, дорогой друг! Я в последнем моем письме возвестил Вам свой отъезд в Москву, но он не состоялся по. разным причинам, из коих главная, что мне слишком жалко оставить здесь двух больных и вообще весь дом, погруженный в уныние. Все последние дни и сестра и Таня лежат обе больные. У последней возобновились ее страшные головные боли, доходящие до криков бешенства. Подожду, пока она оправится. Тогда сестра, наконец, уедет за границу. Вероятно, это состоится в конце этой недели; по крайней мере, мы на это надеемся. Лев Вас[ильевич] хочет проводить ее до Жмеринки и потом приехать в Браилов. Когда все это будет решено окончательно, я буду Вам телеграфировать.

Дорогая моя! Я получил сегодня утром Ваше письмецо, в коем Вы, между прочим, приглашаете меня в Симаки. Бесконечно благодарю Вас, друг мой, но, несмотря на все пламенное желание пожить в очаровательном симацком домике, вблизи от Вас, я принужден лишить себя этого наслаждения. Увы! я слишком сильно сознаю, до чего оно будет отравлено отсутствием моего Алеши. Заранее знаю,

что буду там слишком живо чувствовать мою утрату, буду грустить и даже стесняться его отсутствием, ибо он был ведь посредником между мной и моим обычным штатом. Ну, словом, дорогая моя, я слишком мало еще привык к разлуке с Алешей, чтобы в Симаках, где все мне будет напоминать его, не страдать от этой разлуки. Ради бога, простите, что не принимаю Вашего приглашения! Если б Вы знали, как мне тяжело отказаться от него! И какое было бы для меня благодеяние побывка в Симаках, если б Алеша был со мной. По правде сказать, нервы мои сильно расстроены, и отдохнуть нужно бы было.

До следующего письма. Простите, что так небрежно писал сегодня.

Бесконечно преданный

П. Чайковский.

371. Мекк - Чайковскому

Браилов,

19 июня 1881 г.

Милый, бесценный друг! Получила письмо Ваше и до крайности рада, что Вы не уехали в Москву, так мне этого не хотелось. Как Вы можете извиняться, дорогой мой, за то, что не приедете в Сиамаки. Ведь я совершенно понимаю и Вашу тоску об Алеше и неудобство жизни без него. Ведь я сама никогда не бываю в прямых сношениях даже с своими людьми, всегда посредством Юли, Коли и других, так уж мне все Ваши ощущения вполне понятны, потому [что] они есть и мои. К тому же. Вы теперь находитесь настолько близко ко мне, что я счастлива и этим.

По Вашему указанию, милый друг мой, я написала Льву Васильевичу дня три назад. Я думаю, что теперь он уже получил мое письмо, и я с трепетом ожидаю его решения,-приедет он к такой чудачке, как я, или не захочет. Я бы желала, чтобы он считал меня в законе невменяемости, потому что и в самом деле будет правильно. Ведь я не то, чтобы хотела попирать то, что люди называют приличиями, обычаями света, а они просто мне не по натуре, невозможны для меня. Не может ведь человек постоянно делать то, что он находит совсем нелепым, ни к чему не нужным, даже вредным для хороших отношений, для сбережения своего идеала, для сохранения себя нравственно. Разыграть какую-нибудь комедию, сделать действие, которое находишь глупым, можно ведь только изредка, в отдельном случае, а нельзя же делать постоянно, жить глупостями, вот потому и я не могу так жить. Вы, мой дорогой, понимаете,-потому-то Вы мне так и необходимы в моей жизни, Боже мой, как это печально, что у Вас все больные в доме. Бедная Александра Ильинишна, как ей должно быть тяжело: и сама страдает, и смотреть еще на страдающую дочь. Пошли им, господи, облегчение.

Пожалуйста, дорогой мой, телеграфируйте мне, когда Александра Ильинишна проедет в Жмеринке. Я бы хотела, чтобы мои мальчики могли представиться ей хотя на станции. У нас очень хорошо теперь в Браилове, и если бы не надо было заниматься делами, то я была бы в восторге от своего пребывания здесь, но эти дела, дела жизнь отравляют. Ах, если бы Лев Васильевич избавил меня от этих дел! Мои силы viennent a bout [подходят к концу].

Должна кончить письмо, потому что пристают с завтраком. До свидания, мой милый, дорогой, будьте здоровы. Об отсутствии вдохновения, пожалуйста, не говорите мне, я этому не верю, не признаю, не согласна на это. За что же отнимать у человечества его высшее наслаждение. Это невозможно, это было бы несправедливо.

Мы прочли недавно “Каменку” в “Русской мысли”. Как мне было интересно это слушать, и как мои симпатии еще более усилились к сыну и внукам такого человека, как был Василий Львович Давыдов.

Правда ли это, друг мой, существование и поступок этого англичанина Шервуда?

Какую прелестную вещь Вы мне прислали в предпоследнем письме (Nessun maggior dolore), и Вы еще говорите о потере вдохновения! Зачем грешить?

372. Чайковский - Мекк

[Каменка]

20 июня 1881 г.

Милый, дорогой друг! Я надеюсь, что двадцать третьего, во вторник, сестра моя выедет за границу в сопровождении Льва Васильевича, который, проводив ее до Жмеринки, отправится в Браилов. Племяннице Тане лучше. У нее образовались на боку (там, где происходят спрыскиванья морфина, и вследствие этого ужасного яда) два нарыва, которые пришлось разрезать. Зато она теперь имеет такой бодрый и свежий вид, какого давно не имела. Сестра тоже чувствует себя лучше, и, бог даст, отъезд ее за границу наконец осуществится.