Переписка
Шрифт:
Преданный Вам Н. Лесков.
К писаниям я охоту не теряю, но все болею; а писать хотелось бы смешное, чтобы представить современную пошлость и самодовольство. О том, о чем Вы пишете, я писать не могу и не должен.
38. 1893 г. Сентября 30.
30/IX. 93, СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Не посетуйте на меня, что беспокою Вас вопросом по делу, которое, мне кажется, стоит содействия или противудействия и которое мне причиняет досады и, кажется, угрожает профанациею для дел милосердия и сострадания. Я говорю о литературных сборниках, от которых мне нет покоя и которые обыкновенно начинают свою песню с того, что называют себя пришедшими от Вас и имеющими будто бы Ваши обещания... Я давно опасался, что тут есть некоторый "грех" по крайней мере - грех легкомыслия и суетности, но теперь я знаю нечто худшее, а именно, что книжники-кулаки пользуются суетливостью сборщиков и входят с ними в сообщества, при которых сборщики для них обирают писателей, а потом все выручаемое за сборники остается у тех мастеров издательского дела, которые употребляют сборщиков, как кровососок. Я был и остаюсь недругом этого дела, где корыстные люди научают людей легкомысленных заводить затеи для обирательства рабочих людей и нищих, нуждающихся в мирском пособии. Я писал Марье Львовне, что за сборник, изданный будто бы К. Сибиряковым, надо заплатить деньги Сибирякову, который их требует, чтобы издавать опять еще новый сборник с Павлом Ивановичем Бирюковым... А на днях был у меня Никифоров (которого я не знаю) и тоже собирает даровые жертвицы на сборник, который будет издавать на общую пользу без своей корысти какой-то московский рыночник: а этот рыночник за несколько дней писал мне, что он просит меня уступить право на издание моего рассказа за деньги, и я на это не отвечал... и тогда приехал Никифоров, с желанием издавать сборник в чью-то пользу, при содействии того же рыночника, торгующего в Москве на рундучке. Когда Никифоров сказал мне, что Вы обещали дать ему свой рассказ, - дал обещание и я, и рассказ я ему дал; но мне кажется, что мы участвуем в каком-то пустом деле, где пройдоха действует через мечтателя для своих корыстных целей и яко сын мира выходит много мудрее сынов света в роде своем. Мне же, хотя и лестно быть в числе сынов света, но, с другой стороны, служить обманным людям я не желаю, и прошу у Вас два слова себе во вразумление. 1) Действительно ли Вы обещали г-ну Никифорову свою работу в сборник, предпринимаемый им в сообществе с московским книготорговцем?
Всегда Вам преданный и благодарный Н. Лесков.
39. 1893 г. Октября 4. Петербург.
4/Х-93.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Очень сожалею, что беспокоил Вас вопросами делового характера о сборнике г. Никифорова. Через 2 дня едет в Москву Лидия Ивановна Веселитская к Татьяне Львовне, и я с Лидией Ивановной посылаю оригинал рассказа и авторскую записку, в которой написано мое согласие и остается написать только: на какой предмет будет этот сборник. Лидия Ивановна или Татьяна Львовна это обозначат и отдадут г. Никифорову, и тем будет исполнено все его желание. Павел Иванович здесь, и говорит, что он сборника не будет издавать. Довольно их наиздали. Пожалуйста, простите, что я Вас беспокоил моим вопросом. Я нездоров и одинок, а потому и беспомощен, и забываю, что мне накричат при нездоровье: а они так прилежны и так усердны, что впадаешь с ними в отчаяние. Но, может быть, скоро кого-нибудь из этих предприимчивых людей постигнет спасительный урок, и это послужит многим ко благу, чего я и желаю молодым на поучение, а старым на спасение душ. На сих днях за верное передавали, что Лампадоносец вносит прожект, чтобы все книги и брошюры "для народного чтения" и "подходящего к ним типа" пропускались вперед не общею цензурою, а "Учебным Комитетом при Синоде"... Слух этот надо считать серьезным. Слышал, что Вы хвалите Гастона Буассье. Очень рад, что он Вам нравится, а не знаю: за что "героизм" Карлейля Вам не нравится.
Искренно Вам преданный Н. Лесков.
40. 1893 г. Октября 8.
8/Х, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Сегодня получил от Вас ответ на мое письмо о сборнике Никифорова, но до получения этого ответа сделал уже все, что просил Никифоров, то есть выправил и послал ему статью через Лидию Ивановну Веселитскую, которая приехала к Татьяне Львовне и теперь, пожалуй, - у Вас, в Ясной Поляне. Я знаю, что сборники вреда не принесут, но они беспокоят и изнуряют писателей, - людей очень бедных и столько нуждающихся, что для них и для самих можно бы делать сборники. А эти сборщики еще с них тянут и выпускают книги, которые не идут в продаже и не окупают расходов на печать и бумагу, и выходит, что с бедных людей - писателей - собран сбор в размере, какого богачи не дают, а бедным людям - мужикам от этого нет никакой пользы, потому что книги не окупаются и поступлений в мужичью кассу нет. Значит, писатели обобраны напрасно, и это жаль, и продолжать этого не нужно, ибо в этом есть глупость и вред; а между тем за сборщичество берутся люди слишком наивные, и они не видят, что делают, и начали уже конкурировать друг с другом, как Знаменская Божья матерь с Боголюбскою. "Ходите в свете" идет приманкою в сборнике Хирьякова или Сибирякова, а теперь ее же еще пустит у себя Никифоров, и пойдут уже не Знаменская на Боголюбскую, а прямо "сами на ся"... К чему же это делать и зачем делающим не раскрывать ясно то, что они делают без понятия, по одной своей фантазерской наивности? Я не могу молчать, когда вижу такое делание, и всегда стараюсь его осветить и воздержать от излишней ревности не по разуму. Применительно к тому, что вокруг делается, можно невесть что затевать, да для чего же это?.. Припоминается Щедрин с его опытом отправления "применительно к подлости"... Разумеется, все можно простить, если не извинить, но для чего еще лучше не воздержать людей в то время, когда у них "затеи зреют", и их можно остановить, и деятельность их направить хоть немножечко поумнее. Теперь эту глупость (то есть сборники) они пойдут множить, если только кого-нибудь из них не посадят в долгушку, где деятель может опомниться и понять, что он тешил свою суетливость, обирал собратий и ничего не выгадал настоящим голодаям и холодаям. Глупее же всего то, что эти "прекрасные люди" (как и я думаю) служат очень дурным целям пройдох и торгашей, которые не дадут им ни 80 ни 8%, и ничего, а положат все в свою кубышку под рундук и издадут на эти деньги "Петербургскую Нану", которая и готова к их услугам. И как я говорю, так оно близко к тому и совершится, и меня это не радует, а огорчает, и я жду от одного из этих предприятий скандала, который поднимут конкурирующие рундучники. Словом, это дело такое, которому нам помогать не надо бы, и я сердит на себя, а не на других. У нас есть путь, - это Сытин, и довольно его; а эти "с бока припеки" к добру не приведут. Я уверен, что это так же понимает и Сытин, и Калмыкова, и графиня Софья Андреевна, если ей известна эта удивительно несообразная затея печь сборники. Умоляю Вас - не будьте к этому равнодушны и, когда можно, воздержите этих очарованных предпринимателей! Пусть придумают себе дело покороче и попроще. Здоровье мое, конечно, непоправимо: это болезнь сердца, а я моложе Вас не много. Но я научился держать себя так, что обхожу жестокие приступы, которые бывают ужасны. Надо не уставать; ходить очень тихо; быть всегда впроголодь и избегать всего, повышающего чувствительность. Последнее достигать всего труднее. При такой осторожности мне несколько легче противу прошлогоднего, когда меня пугала fuga mortis (*). Нынче я думаю об этом смелее. Вестями от Вас страстно дорожу, но стыжусь писать к Вам именно потому, на что Вы мне указываете и чего я не боюсь принять за правду: я ведь знаю, как и что надо делать, чтобы быть с Вами в общении, и спрашивать Вас мне не о чем; а отвлекать Ваше внимание к себе без надобности - мне будет стыдно... Но знать о Вас хочу всегда и очень хочу с Вами повидаться, без дела, - любви ради. Если мне не будет хуже до святок, когда у моей сиротки настанут каникулы, то я попрошу друзей (Сытина или Горбуновых) устроить мне приют и приеду в Москву, чтобы побеседовать с Вами. В Ясную мне проехать трудно, и один я совсем не могу ехать, так как припадки сердечной боли страшны и требуют опытной помощи.
(* Приближение смерти (лат.). *)
Пишу я очень мало и вещи совершенно ничтожные, но читаю много и всегда почти за чтением беседую с Вами. Особенно к этому дает много поводов 2-й том Шопенгауэра "Мир как воля", в переводе Мих. Соколова (вышел в Пб. 13 сент. 93). Перевод очень неровен и местами неясен, но все-таки он приятнее Фетовского, который можно назвать переводом на египетский (то есть трудный) язык. 2-й том, по-моему, интереснее 1-го, и главы об "отречении от воли жить" просто упоительны по своей силе, глубине, ясности и неотразимой серьезности. Христианство он выводит из браманизма и буддизма и в соединении его с книгами еврейского канона видит возмутительное насилие, которое не извиняет невежеством, а прямо относит к хитрости - устроить "удобную религию". Есть ли у Вас этот 2-й том "Мир как воля"? Рекомендую его Вашему вниманию, "Океан глупости" размахался и хлещет куда попало. Слава Богу, я все понимаю и чувствую. Переход "Посредника" к новому командиру я тоже приветствую и рад служить ему чем могу; но мне кажется, что это еще так не останется, а пойдут еще возвращения - Владимир Григорьевич человек совсем больной. Умную старину я всегда любил и всегда думал, что ее надо бы приподнять со дна, где ее завалили хламом. Вот и Шопенгауэр во 2-й части "Мир как воля" указывает на Эккерта и Ламот-Гион, у которых "легендарный мистицизм покрывает превосходное изложение об отречении воли к жизни". Я это чувствовал и прежде (особенно у Гион), а теперь стал параллельно пересматривать "Способ молиться" (Гион) и "Таинство креста" (изд. Новикова) и пришел в восторг и в изумление: сколько тут ума и добра, и какими это завалено пустословиями! А помните ли еще "Книга жития Енохова, или Способ ходить перед Богом"; или "Наука обращаться с Богом". В Москве ведь все эти книги новиковских изданий можно достать у любителей, да и в библиотеках. Только надо, реставрируя старое, не подавать мыслей к уничтожению хорошего нового. Надо, чтобы этого ни за что не случилось и чтобы не было подано к тому соблазна, как вкралось нечто и негде в статье "О неделании", что людям, любящим и почитающим Вас, и задало тону от "поныряющих в домы и пленяющих всегда учащиеся и николи же в разух истины приидти могущие". Написал я всего листка 2-3 иллюстраций к превосходной статье Меньшикова "о китайской стене". Статья называется "Загон". Эпиграф ей из Тюнена об "Уединенном государстве". Там все картины, что была в "загоне" "у своего корыта", когда мы особились, и что опять заводится теперь. Далее начал писать француженку "Мамзель Хальт", которую звали у нас "Халда" и которая принесла нам первые примеры добра и благородства и была не похожа на то, что ворочается ныне в океане, "иде же сливаются животные малые с великими, им же несть числа". Если Вы не отнимаете у меня места у Вашего сердца - поддерживайте меня Вашим словом: Вы для меня очень много значите и очень много для меня сделали, ибо я без Вас блуждал, а с Вами утвердился в том, до чего доходил, но на чем боялся основаться, и не имел покоя, а ныне он у меня есть и мне хорошо.
Ваш Николай Лесков.
41. 1893 г. Октября 10.
10/Х, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Писал Вам вчера. Лев Николаевич, много, а на вопрос о синологах не ответил. Синологов теперь я лично не знаю, и думаю, что и вопрошать их, о чем Вы пишете, было бы напрасно. Это люди совершенно равнодушные к духу учений и знают разве только историческую сторону предмета. Все их дело, как у экономок: разложить принятое белье по сортам, в надлежащие ящики комода; а все прочее их нимало не интересует. Об этом я могу говорить с "достаточным основанием". Был тут и жил по соседству со мной "добрый китаец" из посольства, который говорил немножко по-русски и любил рассуждать о вере (мы часто гуляли вместе в Таврическом саду), и он был почитатель Лао-цзы и удивлялся: как западные религиозные люди "начинают с конца", то есть с определенных представлений о боге, а не с того, чтобы разъяснить себе самому и натуру, и в свете этого понимания прозревать дальнейшее умом, освобожденным от мимотекущего обмана! Я все думаю, что, быть может, он и подвинул меня читать все, что я мог находить из творений Конфу-цзы и Лао-цзы; но я этого китайца не видал уже 2 или 3 года и думаю, что он, вероятно, возвратился в Китай или переехал в Париж с маркизом Тцен-ги. А потому я не могу узнать о том, что Вас интересует. Перевод Ваш очень нетерпеливо желал бы прочесть. Удобен ли он к напечатанию в нашей счастливой стране, свободе которой Комаров и Суворин научают завидовать Францию? Если удобен, то будем ждать, кого Вы им одарите; а если не удобен, то позвольте списать. Поощренная пирующими в Париже редакторами цензура издевается здесь над их подлым поведением и марает, сама не зная что. Так, например, совершенно напрасно искалечили бедную "Мимочку". Наглость уже пресыщена подлостию и не знает, что ей еще потребовать и над чем измываться? А те стараются и даже превосходят усердием все, что этим снилося, к уничтожению смысла и совести. Помилуй Бог того, у кого нет никакой внутренней жизни! Есть ли у Вас сочинения Ламот-Гион (мистички), на которую ссылается Шопенгауэр во 2-й части "Мир как воля и представление"? Посмотрите ее "Способ молиться", - особенно IX главу (по русск. изд. 1822 г., стр. 30-32). Слыхали ли про нового тавматурга, которого дамы только еще выпускают в свет? Это какой-то "отец Гавриил" из Ораниенбаума, летами моложе Ивана, но даром чудес бойчее: он "положил основать тридцать три монастыря, в меру возраста Христова". Из положенного числа монастырей он будто бы 25 уже выстроил... До чего избрехалась печать! "Новое время" продолжает уведомлять, что наши книжки не шли в городе, тогда как Сытин продал миллион "Чем люди живы" и "Иван дурак", да 500 тысяч "Христос у мужика" и "Совестный Данило". А их нет более и печатать их не дают. И это все-таки никого не устыждает, и на нас лгут и дело представляют в извращенном виде... А "кобель потрясучий" из подворотни так и заливается... Какого еще можно [ждать?] худшего литературного растления! Меньшиков и я отговаривали Гайдебурова не ехать в Париж, и он как будто боролся с собою, но не выдержал и улетел.
Не забывайте преданного Вам Н. Лескова.
42. 1893 г. Октябрь 16.
Ночь на 16/Х 9. СПб. Фуршт., 50, к. 4.
Сегодня вернулась от Вас Лидия Ивановна Веселитская и пришла меня навестить и долго и много о Вас рассказывала. По ее словам, она очень довольна своею поездкою, хотя опять с Вами не переговорила... Вот задача или незадача! Стасов от нас близехонько, и она к нему пойдет за синологом, а "кобеля потрясучего" кличут Виктором Петровичем. Живет он где-то в Поварском переулке, но No дома не знаю, и сам у него никогда не бывал. Ему можно писать в редакцию их издания (М. Итальянская, 18), но, впрочем, Лидия Ивановна послала в адресный стол за справкою и, вероятно, через 2 дня будет иметь возможность сообщить Вам его точный адрес. "О сем довели". "Океан глупости", говорят, вывел Вас из терпения и Вы хотите противопоставить этому отрезвление в немецком издании. Правда ли это? "Океан глупости" противен чрезвычайно, но благоразумно ли ставить свою ладонь против обезумевшего быка? Я ничего опасного не чувствовал в "Царстве Божием" и теперь уверен, что сочинение это не может вызвать никаких нежелательных последствий; но писать протест и помещать его в немецком издании - это значит сделать вызов, и не одному лицу, а всей орде... Я не отрицаю пользы и славы такого поступка, но я думаю, что тут есть опасность, которой, может быть, следует пренебречь, но которую непременно надо считать вероятною, и даже почти неизбежною. Поступок такого свойства вполне Вас достоин, но... Вы, говорят, недавно читали Герцена, так у него есть сравнение, в котором есть полное сходство с тем, что будет: "Вы явитесь в положении человека, который старается войти в здание в то время, как все оттуда выходят". Мы стары, и нам дорожить собою много не стоит, но надо все-таки знать: чего можно ожидать? А ожидать, по-моему, следует того, что всякое мстивство Вам может быть произведено не только в согласии с "обществом", но, так сказать, как бы в удовлетворение его желаний... К тому, что в "Царстве Божием", прежние читатели Ваши были подготовлены и освоены сочинениями, которые выходили ранее; но удар, направляемый в нынешнюю мету, произведет совсем новое и сильное впечатление. Вы без сравнения умнее меня и дальнозорче, но я все-таки хочу Вас просить "семь раз померить" то, что Вы хотите "отрезать". Но в принципе я Вам совершенно сочувствую. Если можно Вам об этом говорить со мною, то не пренебрегайте моим желанием знать: в каком фасоне это будет написано и в какое немецкое издание будет направлено? И почему именно в немецкое, а не в английское? Немецкое приводит целую ассоциацию идей, которые совсем неудобны у нас теперь, а за английскими изданиями держится репутация такая, что там находит себе место всякое благородное слово, которое нельзя у себя высказать.
Преданный Вам Н. Лесков.
43. 1893 г. Октября 20. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Семенович.
Я очень благодарен вам за ваше сердечное участие во мне и советы, и не так, как это обыкновенно говорят иронически, а искренно тронут этим. Вы правы, что если посылать, то в английские газеты. Я так и сделаю, если пошлю, и в английские и в немецкие. Говорю: если пошлю, потому что все не кончил еще. Я не умею написать сразу, а все поправляю. Теперь и опоздал. И сам не знаю, что сделаю. Я верю в таких делах внутреннему голосу и отдаюсь и ему и самим событиям. Голос говорит почти постоянно, что это надо сделать. Тут не только протест, но и совет молодым и неопытным, который старику не следует скрывать. А другое это то, что если следует послать, то это напишетея хорошо. До сих пор этого нет, поэтому еще медлю. Вчера я прочел повесть Потапенко в "Северном вестнике". Какая мерзость! Решительно не знают люди, что хорошо и что дурно. Хуже - думают, что знают, и что хорошо именно то, что дурно. Положительно можно сказать, как про наши школы, что они не только не полезны, но прямо вредны, если ими исполняется все тот же мрак. Вся наша беллетристика всех этих Потапенок положительно вредна. Когда они напишут что-нибудь не безнравственное, то это нечаянно. А критики-то распинаются и разбирают, кто из них лучше. Все лучше. Эта повесть Потапенко была для меня coup de grace (*). Я давно уже подумывал, что вся эта беллетристика со включением, и очень, всех Золя, Бурже и т. п., есть бесполезная пакость, а теперь это стало для меня полной несомненностью.
(* Последним ударом (фр.). *)
Прощайте, будьте здоровы и бодры духом. Радуюсь возможности увидеть вас в Москве в ноябре.
Л. Толстой.
44. 1893 г. Октября 25.
25/Х, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Вы очень хорошо сделали, что утешили меня Вашим письмом, на мое письмо о протесте и совете. Я боялся, что мое письмо может показаться Вам наглостию и как бы самомнением о себе и т.п. А потом я стал больше уповать на Вас и уверен был, что Вы так не отнесетесь, а поймете дело как есть. Я действительно бываю пылок и, может быть, излишне впечатлителен, но это и дурно и хорошо: я схватываю иногда в характере явлений то, чего более спокойные люди с "медлительным сердцем" не ощущают и даже отрицают. А так как мне дорого то, что дорого Вам и что в наше время и в нашем месте только и выражается отношениями людей к Вам, то, я думаю, мне надо простить некоторое беспокойство и, так сказать, ревность, что ли, к тому, "как стоят Ваши фонды на нашем базаре". Как они понижаются, так сейчас затрудняется возможность делать что-либо в том духе, в каком нам надо. И как у меня тоже есть свой "внутренний демон", то я его беру на совет и думаю: "Должен я это сделать, потому что это нужно для дела, и Лев Николаевич, наверно, это так и поймет, и не обидится. Он знает, что я не дурак и не могу находить удовольствия в том, чтобы ему противоречить; а сказать свое я должен, потому что я стою на базаре и вижу, чего он не видит, в своем лучшем положении. Если нужно, чтобы он убавил своей приязни мне - пусть это случится, но сказать ему я должен, чтобы не было никакой темноты от моего умолчания". Я очень счастлив, что это суждение мое не противно Вашему духу и я могу позволять себе роскошь говорить Вам: "Тут ямка". "С протестом" и "советом" идет что-то удивительное: их ждут! И почему и на каком основании - не ведомо, но очень много людей, которым опротивела великая глупость, говорят: "Что же Толстой-то? чего он молчит?" Или еще удивительнее: за верное сказывают, что "Толстой послал протест в "Zukunft", и ищут No No этого немецкого издания. Значит, требуется и нужно: "публика одобряет"; но писать прямо одним немцам - это будет в глаз бить всякому простому человеку, который одно держит во лбу и в сердце, что ведь как бы там ни было, а это они все первые похваляются на всех с силою. Английское издание дает совсем иное, более беспристрастное, нейтральное впечатление и не вызывает такой ассоциации идей, которую не для чего вызывать, чтобы она вертелась под ногами как гусенята в сторожке гоголевского сторожа. Зачем это зарогачевать, а не проводить но ровному? Гладстоном Вы смутили многих, и это очень жаль. "Кто не против нас, тот за нас", а мы у него будто перед глазами платком машем, на котором набито то, что он любит и уважает, и что в самом деле достойно уважения и любви. И вот приходится разъяснять, спорить, слышать всяческие вздоры, и при этом сознавать, что могло быть так, что всего этого не было бы и люди смотрели бы на дело в себе, а не на то, к чему теперь отведены их глаза. Дай Вам Бог написать это как можно лучше, ибо в этом намерении есть воля Божия: это надо сказать людям, и это отнюдь еще не поздно. Помоги Вам Господь говорить добро людям. Повесть Потапенко я еще не читал, но слышал о ней от Лидии Ивановны и других. Отзывы различны. Сюжет скользкий, и Потапенко с ним, вероятно, не справился. Ваше замечание о том, что нравственное у них выскакивает только как случайность, - вполне верно. Преданный Вам
Н. Лесков.
Посмотрите приложенное объявление. Это издает известный шпион и сыщик.
45. 1893 г. Ноября 1.
1/XI, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Вчера мне случилось видеть "заведующего общежитием студентов" (зятя Бем), и он рассказал мне: как шли "беспорядки" из-за разномыслия в посылке депеш в Париж ("заведующий" этот - такой, какой к этому месту сроден и нужен). Было так: хотели послать депешу очень немногие, а против посылки были все поляки, все немцы и "мелкие народцы", то есть эсты, литвины, хохлы и евреи. Русские же партизаны делились по факультетам: юриста) и филологи подписали в количестве 96-ти человек, а остальные не подписались. А естественники и математики все не подписались. Немцы отвечали прямо, что они "но хотят" посылать депеши; поляки вначале давали уклончивые ответы, но потом тоже стали прямо говорить, что "не хотят" мелкое рассеяние уклонялось от ответов и от подписей. Окна действительно били, и междуусобная потасовка была, начеку. Тогда и были приняты "меры", о которых рассказчик не сообщил, и затем депеша "от студентов" составлена и послана ректором Никитиным. Ответа на нее нет, и это "заведующий" объясняет тем, что в Париже не только знали о разномыслии студентов, но и еще того более: будто бы студенты, через Берлин или другой заграничный город, телеграфировали в Париж, что они этим празднествам не сочувствуют. Сообщаю это Вам для Ваших соображений, и еще раз повторяю, что "заведующий общежитием" зять Бемов (Барсов) человек, который удостоен своего поста по своим заслугам, но рассказ его я принимаю за верное и сам на него полагаюсь. На торжестве Григоровича не был. Описания, вероятно, читаете. Письмо Ваше, говорят, было встречено с очень благородною серьезностью и напутствовано живым, как бы демонстративным рукоплесканием. Кони переселился ко мне в соседство и хочет "стучаться вечером", чему я, конечно, рад. Лидию Ивановну видел вчера. Она пишет нечто для Гуревич. Я написал нечто для "Недели", и это уже набрано, но как-то пугает всех, и потому не знаю: выйдет это или нет. Называется это "Загон". По существу, это есть обозрение. Списано все с натуры. Если выйдет это, то, пожалуйста, прочитайте и скажите мне: безвредно это или вредно. Мне не нужно похвал, а нужно проверять себя по суду того, кому верю. Не в том дело, мастеровито ли это, а в том: есть ли сие на потребу дня сего? Мне ведь тоже говорят и так и иначе; а я один, слаб и умом шаток. Обозреньице это читают в корректуре люди разные, и кое-что мне возражают, что будто этого не надо бы; а другие говорят "надо"; и в числе этих редакция "Недели", а я сам уверен так, что это представить стоило, и вреда я ничему доброму не делаю. Посмотрите, пожалуйста, и Вы.
Преданный Вам Н. Лесков.
46. 1893 г. Ноября 2.
2/XI, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
В "Вестнике Европы", за ноябрь месяц 93 года, в XV статье, начиная стр. 393-й под рубрикою "Иностранное обозрение" напечатаны очень дельные характеристики "океана глупости" и выражены меткие замечания и соображения о "русских журналистах в Париже". Все это, конечно, суховато и в докторальном тоне, но справедливо и хорошо. Считаю не излишним, на всякий случай, указать Вам на это, так как Вы, кажется, "Вестника Европы" не получаете. Во всяком случае, хорошо, что хоть откуда-нибудь послышался человеческий голос, а не одно повсеместное скотское блеяние наших "делегатов". За день до юбилея Григоровича сюда приезжал из Москвы Гольцев и был у меня прямо с поезда и планировал посетить того и другого и возгласить здравицу "кавалеру"; но я его более уже не увидал, так как ночью прилетели к нему ангелы и умчали душу его обратно в Москву, и так все, что он придумал сказать дорогому имениннику, осталось в нем... Сегодня он пишет мне уже из Москвы, что и там был визит его семейству, и у его семейных спрашивали: "Всегда ли он ночует дома и часто ли не ночует?" Гольцев очень обижен. Суворин возвратился вчера утром (на другой день после производства Григоровича в кавалеры). Я его не видел. Гайдебуров еще не показывает глаз. Может быть, ему будет немножко стыдно, так как я его уговаривал не следовать примеру пошлости и не ехать в Париж, и то же ему говорил Меньшиков, но он не послушал нас, и Меньшикову сказал на словах, а мне даже написал, что "только посмотрит, а делегатом не пойдет и никаких доказательств делать не будет"... Есть такое его письмо, но и я и Меньшиков этому, конечно, не верили, и "Гайдебуров Павел себе чести сбавил". Сегодня в "Новостях" классический Модестов изъясняет серьезное значение образовавшегося "союза народов" и выводит рост русского общества... Очень пошло, но любопытно для объема профессорского понимания. Я теперь не беспокоюсь более о том, что написал для "Недели". Пусть посмотрят на этот "рост". Пока еще нет известий, выберется моя статья на свет или не выберется.