Переписка
Шрифт:
Ваш Л. Толстой.
57. 1894 г. Августа 28.
27/VIII, 94. СПб. Фуршт., 50.
Покорно Вас благодарю. Лев Николаевич, за то, что Вы мне разрешили мои недоумения насчет того, как я могу писать о Ге. Я, признаться, и не думал, чтобы Вы намечали как-нибудь иначе, и особенно так, как представляет это себе Владимир великий. В том все и горе, что как дойдет дело до воспоминаний о человеке, жизнь и деятельность которого представляют собою интерес и поучение, наперебой этому является суетность воспоминателей, и дело на этом очень много теряет. Вы и Ваши дочери отдали бывшие у Вас письма Ге... Я никак не решился бы сказать: хорошо Вы это сделали или нет; но сам я так не поступил бы. Я знаю все хорошие стороны Стасова и очень его уважаю, но думаю, что он все-таки всего более то, что сказал о нем Щербина, то есть "служебный якобинец", и таких теплых нежных тонов, какие были в Ге, он не может усвоить и не в состоянии их воспроизвесть. Он, без сомнения, захочет "раззолотить главу" Николая Николаевича, но накладет всю эту позолоту на своей амальгаме. Я сожалею, что за это взялся именно Владимир Васильевич, и утешаюсь только тем, что другие проворные люди сделали бы это еще хуже. Из таких один (Фаресов), писавший в "Вестнике Европы" об Энгельгардте, совсем уже изготовился строчить о Ге и отравлять мне вечерние часы рассказом о добытых им "материалах" (то есть письмах от Костычева), после чего я должен ему что-то советовать. А что же можно советовать людям, которые собираются писать о человеке, водившемся верою, не только не содержа в себе никакой веры, но даже почитая это за излишнее и смешное. Вот это и будут таковы первые два "воспоминания" о Ге, - людей, с которыми у него не было общего в самом главном. Фаресов не понимает в этом ничего, но он уже побывал в редакции "Вестника Европы", и Пыпин сказал ему, что их это интересует. Стало быть, воспоминания явятся Фаресова в "Вестнике Европы", а Стасова в "Северном вестнике". По крайней мере, так мне говорил вчера Флексер, который был у меня еще раз вчера вечером опять с этим же Фаресовым и говорил, что Стасов ждет моего вклада. Что за напасть, право! А я самого Стасова еще не видал и боюсь, что, заговорив с ним, стану горячиться, а это мне беда. Но во всяком случае я "вклада" делать не могу, потому что я с Владимиром Васильевичем во множестве вещей не согласен, особенно после того, как он егозил с Аданшиным альбомом и втравил в это достопочтенную Надежду
Преданный Вам Н. Лесков.
1) Не прошло ли у Вас незамеченным, что у ап. Павла есть указание на обязанность родителей "собирать имения детям"? Это во 2-м послании к Коринфянам, гл. 12, ст. 14. 2) Известно ли Вам, что на старом языке у нас "наследство" называлось "задница"? Это встречается два раза в примечаниях к "Истории" Карамзина (506) "тяжати о задницю". По изъяснению Петрова, "Опыт словаря древних речений" (1831), это значит "иметь спор о наследстве".
58. 1894 г. Сентября 12.
12/IX, 94. СПб. Фуршт., 50, 4.
Усердно благодарю Вас, Лев Николаевич, за большое удовольствие и пользу, которые я получил на сих днях от Ваших трудов. На днях я прочитал "Патриотизм и христианство", критическую статью о Мопассане и перевод превосходного письма Мазини. Впечатление от всего этого полное, радостное и полезное. О патриотизме и христианстве я думал точно то же, но в изъяснении "безнравственности" патриотизма Вы дали мне новые определения и доказательства, которых я не мог себе выбрать и составить. В первой половине статья читается тяжеловато: чувствуются длинноты и видно, где они заключаются: это выписки из газет, которые очень долги и не всегда оправдываются необходимостью. Если читает чтец не особенно "мастеровицкий", то слушатели просто начинают "нудиться" на этих обширных выписках, и это потом вредит всему впечатлению превосходной второй половины, Я прочел "про себя" 2 раза, да присутствовал 3 раза при чтении вслух, и все выходили одни и те же результаты: выписки очень длинны, и их бы очень полезно было сократить, оставив только важнейшие места. Так это кажется мне и другим, а как Вы когда-то писали, что хотите знать о впечатлениях, то я Вам и пишу это. Критическая статья о Мопассане чрезвычайно хороша. Этот могучий человек мне всегда представлялся птицею с огромными и сильными крыльями, но с вытрепанным хвостом, в котором все правильные перья изломаны: он размахнет широко, а где сесть, не соразмерит. Все сказанное Вами о нем очень верно, и статья написана так, как бы и надо писать критики, не только для того, чтобы дать людям верное понятие об авторе, но чтобы и самому автору подать помощь к исправлению своей деятельности. Мопассану, впрочем, это не принесло бы пользы, потому что, как ни вертите, он все-таки смаковал разврат и, конечно, был убежден, что "с бабой думать нечего". Я не чувствую в нем нравственности... Письмо Мазини это один восторг и упоение. Очень хорошо сделали Вы, что обрели его и подали в русском переводе. Из "Патриотизма" "Новым временем" было взято нечто удобное им на потребу (как Вы было расплакались от умиления), а оттуда бы надо было взять бесценное по силе место о том, что делают люди, потому что "это не важно". Ах, какое это "пронзительное" и великое указание! То не важно и се не важно, а меж тем все это делают, и выходит целая картина с своей атмосферою, и затем, если кто этого же уже не хочет делать, то это уже важно! Все забывают, что "общественное мнение" представляет собою каждый из нас. Я хотел бы сделать вытяжку из этого места, но не знаю, где с нею приткнуться... И последняя... "Русская жизнь" сменила людей "нового общественного мнения", которые, впрочем, уходя, разжаловались по-старому. А в "Неделе" за сентябрь месяц на 246 стр. 2-го отдела уже прямо читаем, что "Россия это непочатый угол всякого добра" и "русскому беллетристу предстоит будущность", если он "отрешится от стремления обличать бессильное ничтожество", а станет давать "положительные идеалы"... Скатертью дорожка! Хочется думать, однако, что это делается искренно и без особенно дурных побуждений, ибо это делается, без сомнения, во вред себе, так как читатель, приученный к тихонькому протесту, вероятно, не удовольствуется этим новым курсом. Если пробудем здесь до зимы, то хочу Вас видеть для моей пользы душевной и обольщаюсь надеждою съездить к Вам в Москву.
Ваш Н. Лесков.
59. 1894 г. Сентября 19.
19/IX, 94. СПб. Фуршт., 50, 4.
Мне очень стыдно за глупые слова, которые я написал Вам о Мопассане. По поводу Вашей статьи о нем я принялся за него наново и перечитал все, с хронологическою последовательностью по времени писания. Вы совершенно правы: он рос, и кругозор его расширялся, и то, что он дал, есть дорогое достояние. Моя погудка о несоответствии силы крыльев с рулевою силою хвоста этой могучей и дальнозоркой птицы никуда не годится. Но так как я до сих пор читал Мопассана урывками и не знал времени появления тех и других произведений его пера, то думаю, что и для такого мнения, какое я имел, есть основание; а как такого рода мнения не верны, то надо радоваться, что Вы, Лев Николаевич, написали Вашу критическую статью об этом достойном любви писателе. Благодарю Вас, что Вы дали мне возможность проверить свои понятия и исправить их. Очень интересуюсь тем политическим сочинением, которое выпустила о Вас г-жа Манассеина. У меня был Стасов и молол, что Вы ему об этом писали, но он книги не видал; я болен и не могу ее разыскивать, да и не знаю ее заглавия; писал Любови Яковлевне Гуревич, чтобы она нашла, но она не спешлива; вчера просил Лидию Ивановну, но и эта ничего не знает. А я был, есть и, кажется, буду всегда нетерпячий и не могу успокоиться, пока пойму дело. Я эту даму видел раз в жизни у поэта В. Величко, и она мне показалась какою-то ужасною... Крайняя материалистка, которая все требовала: "Дайте мне твердую положительную веру, с устойчивым основанием". Потом она перешла к своей дружбе с Лампадоносцем и окончила тем, что при его благодати получила развод с старым мужем и вышла за нового, молодого и очень глупого. И вот теперь она, значит, поднесла ему еще свое последнее "мерси"... Я очень хочу прочесть эту книжечку и, может, мог бы кое-как ответить. Если у Вас эта брошюра без надобности, то нельзя ли сообщить ее мне; а я ее возвращу Вам. Иначе, я боюсь, что долго ее не достанешь. Литературная затея Стасова, по-моему, не хороша: это будет какой-то ворох чего попало, без всякой определенной и ясной цели. Особенно жалка возня с письмами и датами: "В котором году вы виделись?" "Где об этом говорили?" "Молился ли он Богу?" и т. п. Не знаю: каковы были письма Николая Николаевича к Вам и девицам Татьяне Львовне и Марии Львовне, но письма его ко мне были маловажны для биографии. Это были шутливые отписки, иногда совсем шалости, даже с шутовскими подписями: я его "благословлял" как "священноересиарх", а он как "Николавра". Что тут вписывать в статью!.. Нет; это не надо. Потом Владимиру Васильевичу хочется, чтобы я написал, что Николай Николаевич говаривал "о художниках", и между прочим о Репине. А он о них говорил много (особенно когда сидел у меня во время писания Серовым с меня портрета), но зачем же все это выволочь на общее позорище и для обиды многих? Владимир Васильевич просит, чтобы "и о нем, что говорилось - и то написать"; но уж это совсем было бы из "Волшебного цирульника". Я ничего этого делать не стану, а постараюсь дать указание: чем Ге был полезен как художник и в чем ему следует подражать. А это, думается, только и надо. Лидия Ивановна вчера говорила, что она что-то переписывала из Вашего катехизического труда и что это было очень хорошо. (Значит: ясно и понятно для разума и благоприятно для религиозного чувства.) Не могу ли я выпросить у Вас хоть что-нибудь из этого труда для того, чтобы получить о нем хоть частное понятие? Меня ничто так не интересовало, как это Ваше сочинение, и притом я болен и тороплюсь ознакомиться со всем, что манит дух мой к свету. Если можно будет, то не пришлет ли мне что-нибудь из этого для прочтения Татьяна Львовна? Я прочту и сейчас же возвращу. Уехали ли Хилковы за границу? Вчера был у меня Петр Ге. В то же время случилась м-ме Бем, и говорили скоро и беспорядочно.
Н. Лесков.
Ваше упоминание о разговоре с художником (в статье о Мопассане) очень замечено в их среде и произвело впечатление, как "зерно, падшее на камень". Я раз после известия о кончине Ге говорил в этом роде с 73-летним Шишкиным, и он говорил утром: "Вы мне ночь испортили: я до утра не спал", и опять делает то же самое, даже без надобности, так как "его часть - сосна". Теперь их подкрепил еще Менделеев, и они, приведя это имя, считают, что все кончено и нечего стыдиться.
Приписка к приложенному письму Л.Я.Гуревич к Лескову.
Из настоящего письма увидите, что книжки Манассеиной нам присылать уже не надо, так как Гуревич ее нашла, но если есть какая-нибудь возможность дать мне ознакомиться с катехизисом, то об этом очень прошу.
Ваш Н. Лесков.
60. 1894 г. Октября 3.
3/X, 94. СПб. Фуршт., 50, 4.
Я очень огорчен, Лев Николаевич, тем, что с брошюрою Манассеиной вышла глупость. Я страстно хотел ответить на нее и думаю, что ответил бы удовлетворительно и основательно, держась почитаемого "отца церкви" Исаака Сирина (не Ефрема), но необстоятельные скорохваты свертели так, что я и не увидал брошюры: а ответ на нее был написан не знаю каким Цицероном и с какою основательностию, но думаю, что это было сделано неумело и потому показалось грубым и невозможным. Они совсем не умеют спорить с достоинством и особенно не способны спорить о христианских толкованиях, и очень жаль, что они за это берутся. Обратите внимание, что есть в Вашем духе у Сирина (Исаака) о молитве: "Те, в ком воссиял свет веры, уже не доходят до такого бесстыдства, чтобы просить у Бога в молитвах: "Дай нам это" или "возьми то", и нимало не заботятся о себе самих" (703). Подвижность и переменчивость ума: "Во всяком разумном естестве перемен бывает без числа, и с каждым человеком ежечасно происходят изменения" (724). Суд. "Судиться не христианского жития дело: об этом нет и намека в учении Христовом" (805). Непротивление. "Пусть тебя гонят, ты не гони; пусть тебя распинают, ты не распинай; пусть тебя обижают, ты не обижай; пусть на тебя клевещут, ты не клевещи". Казнь. "Дело без милосердия, - это то же, что заколение сына в присутствии его отца" (803). Если Вы оправдаете возражение Манассеиной на этих основаниях, то я бы хотел их высказать хоть в "Неделе". Но у меня нет брошюры, и я не нахожу ее нигде, а Любовь Яковлевна и Флексер не дают о ней никакого ясного представления. Нельзя ли Марье Львовне или Татьяне Львовне дать мне хоть мало-мальски верные понятия об основаниях, на которых Манассеина составила свою брошюру? Я, по своим соображениям, думаю, что эту брошюру надо отбросить (так как она есть своего рода "мерси" и составлена "соборне"); но если Вы думаете иначе, то, конечно, пусть будет по-Вашему. Но это не то, что надо оставлять без ответа.
Преданный Вам Н. Лесков.
61. 1894 г. Октября 7. Ясная Поляна.
Получил ваши последние два письма, дорогой Николай Семенович. Вы спрашиваете у меня в предпоследнем письме, не могу ли я прислать вам то, что я пишу, или часть этого. Никак не могу - не то что не хочу, напротив, очень хотел бы, но не могу, потому что все, что написано, так несовершенно, и так отрывочно, и так запутано, и так беспрестанно изменяется, что в том виде, в каком оно теперь, оно не может дать никакого понятия о том, чем бы я хотел, чтобы это было. От того, что переписывала Лидия Ивановна, кажется, ничего уже не осталось. Все это должно быть коротко, но так связано, как свод, который не может держаться без замка. И вот этот-то свод до сих пор еще не сведен мною. Но я не отчаиваюсь и работаю с большим напряжением, радостью и пользою для души. Что касается до книги Манассеиной, то мне очень жалко, что я написал про нее. Она не стоит того, чтобы отвечать на нее. Она лежит у меня без употребления, и я с этой же почтой посылаю ее вам. Вы сами это увидите. Если бы отвечать на все такие книги, то недостало бы времени ни на что другое, а времени мало и все меньше и меньше. Те доводы из отцов, на которые вы указываете, могут быть полезны для некоторых искренно сомневающихся людей и приписывающих значение внешнему авторитету, но я думаю, что таких мало. Я думаю, что человека, который, прочтя хотя только Нагорную проповедь, не говорю все Евангелие, не пришел к убеждению, что непротивление злу насилием составляет основное условие христианского жизнепонимания, такого человека не убедят никакие доводы. От души желаю вам здоровья, и еще больше душевного спокойствия. Очень радуюсь мысли увидеть вас в Москве.
Л. Толстой.
62. 1894 г. Октября 11.
11/X, 94. СПб. Фуршт., 50, 4.
Покорно благодарю Вас, Лев Николаевич, за Ваши ответные строки и за присланную книжку Манассеиной. Вполне согласен с Вами, что возражать на эту книжку не следует, но сама по себе она мне интересна и знакома. Некогда что-то очень на это похожее сочинял Гречулевич, познаниями которого, кажется, воспользовался Саблер, и, вероятно, таким образом вышло это "merci". Надо думать, что это и есть те громы, которые они выдвинули бы против неприятных им толкований, если бы их высокое о себе понятие допустило их до состязания с разумом. Теперь я не сомневаюсь в происхождении этой книги, и она мне интересна как образец того, на чем думают укрепиться враги истинного учения Христова. Что Вы пишете о тщете доказательств, то тоже вполне верно, и я давно уже наскучил себе этими разговорами и бегу от них, но они всюду слышатся, и отмалчиваться от них иногда невозможно. Но, однако, всячески надо воздерживаться и не разводить рацей ни с кем из тех, кто ищет "разглагольствий", а не пользы душевной немедленно. Те и другие люди всегда ясно видны, и их можно узнать и различить. Книгу Вам возвращаю. Писали Вы о ней в самом деле, может быть, напрасно: это заставило говорить о ней в литературных кружках и содействовало ее известности. За просьбу мою о катехизисе, пожалуйста, простите меня: я бываю часто очень спешлив и хотя после о том часто сожалею, но исправить себя не могу. Конечно, Вам неудобно давать мне читать столь важное сочинение в недовершенном виде. Сочинение это самое важное из всего, что Вы написали, и его надо совершить в неспешности и покое. Я жду его и удивляюсь, как Вы с этим делом справитесь! Должно быть, это можно выразить словами, и всех лучше можете сделать это Вы, но и Вам это не легко придется. Но только не пренебрегите и стилем. Тут это будет иметь большое значение. В "Царстве Божием" и еще негде в последних вещах чувствуются дописки, сделанные на маржах и внесенные в текст "силом". В катехизисе, вероятно, этого не будет, ибо это вредит силе впечатления. Помоги Вам Бог сделать это сочинение самым лучшим образом. Повидаться с Вами и побеседовать не наспех, для моей душевной пользы, я чувствую огромную потребность, и так как мне теперь несколько лучше и я сделал кое-какие работки, то могу дозволить себе душевный праздник. Если позволит Бог, я думаю просить друзей нанять мне 2 комнаты на все святки и хочу приехать в Москву с моею воспитанницею, как только начнутся зимние каникулы в Annen Schule, где она учится. Без нее я боюсь ехать, а у нее есть знакомство с Ив. Ив. Горбуновым и с Пошей. Я бы хотел пожить в Москве недели две и отдохнуть с единомысленными людьми, но сбудется ли это - еще не знаю, а только очень этого желаю, и время для этого самое удобное есть святки, когда свободна моя провожатая, знающая припадки моей предательской болезни (грудной жабы). Если можно будет дать мне тогда познакомиться там с катехизисом, то Вы мне дадите; а если нельзя, то я просить не буду, и Вам мне не придется отказывать. Знаю, что у Вас был гр. Орлов, в доме тетки которого я живу, и видел Варвару Николаевну Мак-Гахан, которая была у меня два раза и привозила Ваше письмо. Она очень искренно усиливается "понять Ваше учение", и, к сожалению, это ей никак не удается. Она ищет не "разглагольствий", а "репортицы" и, вероятно, будет сбивчиво изъяснять то, что без нее уже известно в Америке. Здесь она все заправлялась у Саблера и очень хотела "изучать о. Иоанна". Был у меня Петр Николаевич Ге и с женою своею, которая читала мне то, что она написала для Стасова о Н.Н.Ге. Мужу ее это не нравится, и он не хотел бы, чтобы это печаталось, но я не мог его поддерживать, потому что это все-таки хоть содержательно и воспроизводит жизнь Ге, а не счеты посторонних лиц между собою. Простите меня, что я Вам докучаю, и не лишайте меня своей нравственной поддержки.
Преданный Вам Николай Лесков.
Примечания
В примечаниях использованы следующие сокращения: Летописи - Летописи литературное музея кн. 12. М., 1948 Лесков - Н.С.Лесков. Собрание сочинений в 11-ти т., М., 1956-1958 Жизнь Лескова - Андрей Лесков. Жизнь Николая Лескова. В 2-х т., М., 1984 Толстой - Л.Н.Толстой. Полное собрание сочинений в 90 томах. ЯПб - Яснополянская библиотека Толстого
В обширном эпистолярном наследии Лескова (полностью еще не опубликованном) переписка с Львом Толстым занимает исключительное место. Подавляющее большинство корреспондентов писателя - издатели, редакторы журналов и газет самых разных направлений, публицисты, критики, богословы, и меньше всего среди них собратьев по перу. Так, например. А.С.Суворину Лесковым было отправлено 75 посланий, а Достоевскому - 3. публицисту, критику, издателю П.К.Щебальскому - 46, а Гончарову всего 4, В.А.Гольцеву - 13 а Писемскому 6. Но даже эта немногочисленная переписка посвящена в основном издательским делам, за исключением, быть может, переписки с Писемским, в которой Лесков касается его романов. С Толстым все было иначе. С ним, пожалуй, единственным велся подлинно профессиональный диалог, затрагивающий множество проблем писательских, религиозных, жизненных, экзистенциальных. Первое письмо Толстому Лесков написал 18 апреля 1887 года, где высказал свое "горячее желание видеться" с ним "в этом существовании" (желание это осуществилось: спустя два дня в Москве, в Хамовническом доме писателя и второй раз - в январе 1890 г. в Ясной Поляне). Последнее было отправлено им 11 октября 1894 года. До нас дошло 51 письмо Лескова и 10 ответных, московских и яснополянских. Не найдены 6 лесковских посланий и 7 толстовских. Настоятельная потребность в личном и эпистолярном общении с "высокочтимым" выдающимся современником ощущалась Лесковым давно. Он как-то признался Суворину: "Я люблю и почитаю этого писателя и слежу за его делом страстно... Мне все приходится пробираться и побираться, где бы можно сказать о Толстом не банальное, шаблонное слово" (*). И в самом деле следил пристально и неустанно, и неоднократно говорил нешаблонное слово, выступая в печати со статьями, заметками в защиту Толстого от его несведущих хулителей, пристрастных, бесконечно далеких от постижения сути толстовских свершений, его алчущего истины беспокойного духа. Впервые Лесков заявил о себе как стороннике идей Толстого, их защитнике, в "отчете" под названием "Герои отечественной войны по гр. Л.Н.Толстому", посвященному выходу в свет пятого тома "Войны и мира", и в дальнейшем продолжал внимательно следить за "высокочтимым" мастером, почти на каждую его публикацию отзываясь в печати, и всякий раз не "шаблонно". "Власти тьмы" посвящены Статьи "О драме Л.Н.Толстого и ее варианте". "По поводу драмы "Власть тьмы" ("Петербургская газета", 1887, No 38, с. 62). Он откликнулся и на появление толстовского "Календаря с пословицами на 1887 год", на его народные рассказы и повесть "Смерть Ивана Ильича". Уже после смерти писателя был опубликован его очерк "Рассказы кстати" ("По поводу "Крейцеровой сонеты") ("Нива", 1899, No 30). Толстовиана, созданная Лесковым, отразила всю сложность и многогранность его восприятия творчества русского гения. Автор "Войны и мира" и "Исповеди" стал Лескову необыкновенно близок, дорог и душевно необходим. "О Л.Н. мне все дорого и несказанно интересно, - писал он В.Г.Черткову.
– Я с ним всегда в согласии, и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не моту разделять; мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души, и страшное проникновение его ума. Где есть у него слабости, - там я вижу его человеческое несовершенство и удивляюсь, как он редко ошибается, и то не в главном, а в практических применениях, что всегда изменчиво и зависит от случайностей" (**).
(* Лесков. T. 11, с. 301. *)
(** Там же, с. 356. **)
Лесков вошел в жизнь Толстого как духовный единомышленник, благодарный и искренний его почитатель, в отличие от остальных собратьев не коривший его за "уход" от искусства, за небрежение своим призванием. Лесков пишет часта, пространно, взволнованно, явно стремясь выговориться, сказать многое о себе, о своем душевном состоянии, о своей работе, начатой и завершенной, о трудной издательской судьбе своих произведений. Он делится своим мнением о недавно увидевших свет легально и подпольно религиозно-философских трактатах Льва Толстого, ни разу не вспомнив при этом, что его корреспондент - еще и замечательный прозаик и романист. Толстой пишет реже, сдержанней, короче, без интимной доверительности, которой проникнуты послания его корреспондента. На эту особенность их переписки обратил внимание сын Лескова: "С Толстым бралась чуждая натуре умягченность тона. Случались сбои. Вообще же чувствовалась напряженность, калейдескопичность сообщаемых злободневных вестей, слухов... Неустанная хвала утомляла хвалимого. Равновесие переписки утрачивалось. Одна сторона засыпала своими пространными письмами другую. Обнажался письменный крен" (*).