Переселение корейцев Дальний Восток России. 1860-1880 годы
Шрифт:
Итак, российское «убеждение» подействовало – ввиду вполне реальной угрозы обоснования здесь англичан Китаем было сочтено за лучшее уступить настойчивому требованию России. Вычерченные лично К.Ф. Будогосским карты были доставлены в Пекин и там официально признаны. Разграничительная линия в итоге отошла от реки Уссури по реке Сунгача, пересекла озеро Ханка, прошла по горам и уперлась в территорию Кореи в 20 китайских ли (около 11.5 километров) выше впадения реки Тюмень-Ула (Туман-ган) в Японское (Восточное) море. Карта с обозначением линии этой границы стала частью Пекинского трактата, подписанного в ноябре 1860 года и окончательно закрепившего все ранее не решенные вопросы российско-китайских отношений. В соответствии с Пекинским трактатом в состав Приморской области России был включен Южно-Уссурийский край, и таким образом разграничение между Россией и Китаем распространилось на корейские пределы: естественным образом была установлена пограничная линия между
Впрочем, некоторые исследователи утверждают, что по крайней мере в продолжение еще нескольких лет факт установления границы не был известен центральному корейскому правительству. Как известно, официальные дипломатические отношения между Россией и Кореей были установлены только в 1884 году. Тем не менее прямые межграничные отношения на бытовом уровне начали проявляться с начала 1860-х годов;
Кто жил в Южно-Уссурийском крае
Южно-Уссурийский край ко времени заключения Пекинского трактата был очень неплотно населен аборигенными народами и частично – выходцами из Китая (манзами), которые жили в основном по долинам рек Суйфун (Раздольная), Лефу (Илистая), Дау-бихэ (Арсеньевка), Улахэ (Уссури), Цимухе (Шкотовка) и Сучан (Партизанская). По данным одного из первых исследователей края, подполковника Генерального штаба И.П. Надарова, в 1860 году в Уссурийском крае проживало 872 души манзовского оседлого населения (И.П. Надаров. Инородческое население Уссурийской страны (Северно- и Южно-Уссурийского края). Владивосток, ОИАК, 1885 г.). При подсчете автор опирался на сведения подполковника корпуса лесничих А.Ф. Будищева, обследовавшего край в 1860–1864 годах, и перепись В. Висленева 1878–1879 годов (о ней речь впереди). Добавляя в общий состав населения также немногочисленных аборигенов, о проживающих в крае в 1860 году корейцах
И.П. Надаров не сообщает. В той же работе он подытоживает: «До 1863 года инородческое население Уссурийской страны состояло из манз, гольдов и орочонов. Корейцы стали появляться в наших пределах только с 1863 года» (И.П. Надаров. Инородческое население Уссурийской страны…).
Совпадают с этими данными и личные впечатления очевидца – второго (после прапорщика Н.В. Комарова) начальника поста Владивосток лейтенанта Е.С. Бурачка, жившего здесь в 1861–1863 годах и неоднократно совершавшего поездки на юг края, в район залива Посьета, и в китайский город Хуньчунь. «Жители здешних мест, выходцы из Китая, называют себя манза… Кроме манз, в этом крае есть очень малочисленное племя таза, имеющее жен» (Е.С. Бурачек. Воспоминания заамурского моряка. Жизнь во Владивостоке. 1861–1862 гг. ОИАК, Владивосток, 1999). О корейцах он также не упоминает.
Имеются сведения, что первые корейцы-одиночки появились на этой ничейной территории (возможно, и не предполагая, что она может принадлежать какому-то государству) в 1857 году или даже в первой половине 50-х годов XIX века. Например, современная исследовательница С.Г. Нам считает, что «в Южно-Уссурийском крае до его присоединения к России проживала какая-то часть поселившихся еще во времена китайского господства корейцев, численность которых установить не было возможности»; эти, по ее мнению, несколько тысяч человек жили «вдали от людских глаз с куском самозахваченной казенной земли».
В обширном отчете уполномоченного Министерства иностранных дел В.В. Граве «Китайцы, корейцы и японцы в Приамурье» указывается: «Еще до 1863 года во Владивостоке и в Южно-Уссурийском уезде (тогда округе) стали появляться корейцы одиночками в небольшом количестве, исключительно на летние заработки, возвращаясь осенью обратно».
Некоторые исследователи, используя данные переписи корейского населения Владивостокского округа 1929 года, косвенным методом «обратного отсчета» вычисляют, что корейцы селились в нынешнем Приморье с 1849 года. По данным корейских историков, после заключения Пекинского трактата на территории России оставалось на поселении 5130 корейцев (761 семья), однако официальных подтверждений этому факту в российских документах не найдено.
И вот пришли русские…
Как известно, летом 1860 года были основаны первые военные посты в Южно-Уссурийском крае – Новгородский в заливе Посьета и Владивосток. Приграничные китайские (маньчжурские) власти отнеслись к приходу русских настороженно и даже недружелюбно; среди китайцев бытовало мнение, что занятие Россией Южно-Уссурийского края – явление временное. Так, зимой 1860–1861 гг. «явились китайцы к Ч. (имеется в виду штабс-капитан И.Ф. Черкавский, начальник Новгородского поста с июня 1860 года по июль 1863
В январе 1863 года в Хуньчунь с целью установления торговых отношений вновь приезжали Е.С. Бурачек и купец Я.Л. Семенов, но «встретили такую массу препятствий со стороны китайских властей, что из их попытки ничего не вышло, кроме жалобы местных властей своему высшему правительству и переписки, затеянной последним с нашим посланником в Пекине» (Н.П. Матвеев. Краткий исторический очерк г. Владивостока. Владивосток: Уссури, 1990).
Из приведенных примеров понятно, что китайские (маньчжурские) власти приграничных территорий стремления установить добрососедские связи не проявляли. Находившиеся под сильным влиянием цинского Китая корейцы также вели себя крайне осторожно, так что в этот период ни о каком свободном переселении корейцев на русскую территорию не могло быть и речи. Приведем еще одно свидетельство очевидца. Все тот же Е.С. Бурачек писал в журнал «Морской сборник» в декабре 1862 года: «Несколько корейцев с семьями желают переселиться на нашу землю; их заманивает 20-летняя льгота не платить податей, но они боятся, что русские солдаты будут отнимать у них жен. Подобные басни, как оказывается, распускают китайские чиновники, которые лишаются нескольких лан серебра (лан около 8 золотников) с каждой семьи. Весной узнаем, насколько корейцы самостоятельны…».
Русский торговец И. Носков, ездивший летом 1862 года по торговым делам из Новгородской гавани в заливе Посьета в китайский город Хуньчунь, писал, что «отношения наши к китайцам, которых здесь называют манзами, и корейцам установились весьма и довольно благоприятно. Все они ищут источников для сбыта своих произведений, приобретая от нас преимущественно серебро». При встрече И. Носкова с корейскими торговцами последние сообщали, что «если они торгуют с русскими, то тайно» от своих пограничных властей, которые «если узнают об этом, то все купленное отнимают», как делают с ними и маньчжурские власти, «когда поймают корейца на их стороне». «Я вынес впечатление, – писал И. Носков, – что корейцы весьма желают с нами сблизиться и торговать, и будут делать это, разумеется, тайно от своих начальников, пока не будет дано дозволения, которое нужно добиваться дипломатическим путем; а между тем полезно было бы оказать покровительство этой торговле. Оставлять это дело без внимания не следует, – народ корейский стоит того, чтобы с ним сблизиться» (И. Носков. Отношения русских к китайцам и корейцам. – Кяхтин-ский листок, 1862,10 сентября. Цитируется по: Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи).
Жившие близ границы корейцы, безусловно, на уровне слухов знали, что происходит по другую сторону реки Туманган (вспомним зафиксированную А.Я. Максимовым легенду о Белом Царе как спасителе корейцев от всех бед). Так что трансграничный стихийный обмен начался как бы сам собой, вполне естественным образом. Уже упомянутая С.Г. Нам замечает по этому поводу: «В приграничных землях любых государств бывают взаимные разрозненные просачивания населения через границу, и это всегда рассматривалось как естественное, как исторически неизбежное и потому обычное явление» (С.Г. Нам. Российские корейцы: история и культура…). Надо также отметить имеющиеся неофициальные сведения о том, что русская администрация края низшего звена «заманивала» корейцев – жителей соседних территорий под свое покровительство. Так, публицист В.И. Вагин впоследствии отмечал, что «поводом к эмиграции отчасти было приглашение прежних начальников поста».
«… Со времени основания в 1860 году Новгородского поста в заливе Посьета его первый начальник капитан Чернявский (правильно И.Ф. Черкавский – В.П.) сумел привлечь к себе корейцев, защищая их от нападений китайских разбойников, которые вторгались с территории Маньчжурии. Вследствие этого зимой, когда бухта Экспедиции замерзала и сообщение с Кореей делалось удобным, корейцы, минуя китайскую территорию, из пограничного корейского города Кёнхын приходили в Новгородский пост со скотом для продажи. Они предлагали Чернявскому свои услуги в части нахождения «новых охотников для переселения», если позволят им привести с собой семейства» (Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи…). Как в этой обстановке действовал И.Ф. Черкавский – будет сказано несколько ниже, а сейчас посмотрим на проблему несколько шире.