Пересуд
Шрифт:
И настала такая пятница. С утра было очень жарко, солнце пекло в окна, выходившие на восточную сторону, Тепчилин налил трехлитровую банку воды, поставил в холодильник и время от времени доставал и пил прямо из банки, обливаясь и радуясь прохладе. Смотрел по телевизору разные передачи, удивляясь, как всегда, обилию выступающих там идиотов. К вечеру стало прохладнее. Жена пришла с работы. Тепчилин поглядывал на нее ласково. Она отводила глаза. Тепчилин распалялся. Но он знал, что до темноты Варю не упросишь. Она дождется хотя бы густых сумерек и задернет плотные шторы, которые, быть может, специально купила на такой
— Толя, ты прости. Мне старуха одна сказала: сегодня нельзя.
— Какая старуха? — улыбался, не веря такой подлости, Анатолий.
— Ну, одна, у нас там. Она верующая и понимающая. И мне все объясняет. Нельзя.
— Ты, что ли, в церковь ходить начала?
— Хожу. А давай завтра вместе пойдем?
— Может, и пойдем, — не стал отпираться Тепчилин, помня, что церковь — это нравственно. — Но ты же обещала.
— Завтра, Толя.
— Нет, постой. Ты обещала или нет?
— Я тогда не знала.
— Меня не колышет, знала ты или нет! Ты по-человечески мне скажи, а не гавкай, как собака, одно и то же: обещала или нет?
— Ну, обещала.
— Тогда в чем дело?
— Нельзя, Толя.
— Да почему нельзя? — злился все больше Тепчилин. — Вот я, почти готов, вот ты — только раздеться, вот постель — почему нельзя? Кто мешает?
— Бог, — ответила Варя.
— Кто?!
Тепчилин очень удивился. Бог никогда еще не возникал в его жизни с такой ошеломительной реальностью. Он вообще Бога не понимал и, пожалуй, в него не верил. Церковь уважал и считал ее полезной — она помогает людям заняться чем-то спокойным, ни для кого не обидным. Все лучше, чем водку пить. Тут у него было, как это часто случается у безликих и серых людей, абсолютно оригинальное мнение. Большинство-то как раз считают, что где-то какой-то Бог есть, а вот всякие религии — только морока и раздор, путают людей, путаются друг у друга под ногами и никак внятно не могут объяснить, почему люди, верящие в Бога так-то, попадут в рай, а верящие в Него же по-другому, в рай не попадут, как бы ни старались. А Тепчилин, считая Бога выдумкой, выгодной людям, ценил и уважал эту выдумку: заставляет если не всех, то хотя бы некоторых иметь совесть.
И если бы у Вари хватило догадки сказать, что запрещает церковь, а не Бог, Тепчилин, возможно, еще смирился бы, хотя тоже не факт, а вмешательство того, кого и на свете-то нет, его возмутило.
Он разозлился, выпил водки и полез на Варю.
Та яростно сопротивлялась — будто первохристианка, сравнил бы Тепчилин, если бы когда-нибудь слышал о первохристианах.
Пришлось ее ударить. Она потеряла сознание и уже не мешала. Зато никак не держалась в требуемой позиции.
Но как только завозилась, замычала, застонала, приходя в себя, Тепчилин тут же поставил ее нужным образом и исполнил задуманное.
А убийство случилось на стройке. Тепчилин работал на одиннадцатом этаже, увидел, как молодой напарник Ильдар собирается вниз, и попросил его купить бутылку воды. Денег дал. Ильдар ушел и исчез на целый час. Трепался, наверное, с уличными девушками. А потом вернулся
— Не хотел принести, не обещал бы, — сказал он.
— Да забыл просто!
— Не хотел бы, не брал бы денег, — гнул свое Анатолий. — А ты денег взял. Смеешься надо мной.
— Да возьми ты свои деньги! — Ильдар швырнул ему пару мелких бумажек.
— Я тебе сейчас кину, — сказал Тепчилин. — Я сейчас тебе так кину!
И бросил в Ильдара куском засохшей штукатурки. Потом металлическим прутом.
Не попал — да не очень и хотел.
Но Ильдар напугался, бегал у края и кричал: — Хорош, хватит, схожу я тебе за твоей водой! И оступился по неопытности, не чувствуя расстояния до края (Анатолий его всегда чует — даже спиной). И упал.
Было, как положено, следствие. Все подтвердили, что отношения Анатолия и Ильдара складывались спокойно, приятельски. Молодой следователь, жаждавший эффектного расследования, даже проверил Тепчилина на детекторе лжи, задавая дурацкие вопросы: «Сейчас лето?», «Вы любите мороженое?», «Лед холодный?», «Вы любите собак?», «Сегодня двадцать шестое?», «Вы убили Ильдара?»
Тепчилин ответил: «Нет!» — и аппарат «Полиграф» не зафиксировал вранья, потому что он ведь и в самом деле не убивал Ильдара. И никогда не чувствовал, что убил, хотя жалел веселого и добродушного паренька. Конечно, юридически, если бы докопались, происшествие могло сойти за преступление, но Анатолия это не смущало и не волновало. Юридически все можно доказать.
00.45
Авдотьинка — Шашня
Самозванные судьи хотел пройти мимо Татьяны Борисовны Лыткаревой, но она их сама остановила:
— Куда это вы? А меня судить?
— Неужто и вы, бабушка, нагрешили?
— Да, — твердо ответила Лыткарева. — Родила такого же сволоча, как вы.
Ей не так просто это было выговорить вслух, но она хотела это выговорить. Глядя на то, что происходит в автобусе, ужасаясь, боясь, переживая, она все сравнивала с сыном — и первые часы ей казалось, что вот именно от таких подлецов он и пострадал, они его и сманили.
При этом она не могла отвести от них глаз — о чем-то догадывалась и никак не могла догадаться.
И вдруг поняла: она видит сына в словах Маховца, в повадках Притулова, в веселости Петра, в невинной жестокости Личкина и даже в хмурости замкнувшегося Федорова, отделившего себя от всех. Она видит сына — и всегда видела его таким, только не хотела себе в этом сознаться. Не его сманили, он сам сманит кого угодно (Лыткарева вспомнила, как не могла ему отказать, если он начинал убедительно просить выпивки или денег), он там хозяйствует и чувствует себя свободно, в этой воровской и поножовочной жизни, он сам кого-нибудь вот так же, как эти, мучает.
У них была игра, когда сын был маленьким: мать называла его в третьем лице. Неизвестно почему. Просто нравилось.
— И чего он хочет? — спрашивала мать сына.
— Пить хочет.
И так привык, что сам подходил и говорил:
— Он пить хочет.
Или:
— Он гулять хочет.
И долго это сохранялось, в добрые свои минуты сын, уходя, улыбался и говорил матери:
— Он гулять пошел! — напоминая ей о том, что было. И на сердце у нее теплело на весь вечер — до его прихода.