Пересуды
Шрифт:
— Ты-то откуда знаешь, что его брат, или кто другой, посылал его матери открытки? — спросила Юдит.
— Я несколько раз видел, как он надписывал эти открытки, у стойки отеля или в палатке. Шариковой ручкой. Или самопиской, одолженной у приятеля.
Он врал.
Тут Юдит потеряла терпение, сказала, что капитан должен сматываться отсюда. Что должен назначить разумный срок, после чего она въедет в бар «Tricky», который принадлежит ей и больше никому.
— А если нет?
— Увидишь, что будет.
— Вот именно. Ты это увидишь, — сказал я. Я считал, что
— Или я должен расписать тебе план действий? — добавил я увидев, что он усмехается.
— Ты даже имя свое не сможешь написать.
— Забирай свою одежду, личные вещи и уматывай, — сказала Юдит.
— Ах, девочка. — Капитан подмигнул мне или просто зажмурился из-за солнца, светившего прямо в его водянистые глаза. — Ты по-фламандски читать умеешь? Или только по-арабски?
— И на том, и на другом.
— Тогда я тебе советую: сперва внимательно изучи бумаги у нотариуса.
Он сплюнул какое-то дерьмо бирюзового цвета на гравий, мне под ноги. Вся площадка была усеяна плевками, толстыми, бесформенными, как личинки или как высохшие мумии мышек, которыми играла Карамель.
— Ты совсем не похож на своего брата, — сказал он.
— Неправда, похож. Только не все это замечают.
— А мне кажется, твоя мать в молодости была шалуньей.
— Я не хотел бы, — я почувствовал, что начинаю заикаться, — выс-слушивать от т-тебя под-добное.
— Твой брат был совсем другого калибра. Я горжусь тем, что он служил под моим началом. Он был моим самым верным другом.
— И поэтому ты носишь его часы? — Я ткнул пальцем в его запястье. Мне стало трудно глотать. Как всегда, когда речь заходила о моем брате.
— Я получил их от него, когда мои сломались. Не забывай, мы с ним прошли через ад. Такого, как ты, я и дня не потерпел бы в моем полку.
— Я передумала, — сказала Юдит. — Я не буду ждать, пока ты назначишь срок. Будь любезен убраться из этого дома в течение четырнадцати дней. Иначе я вышвырну тебя отсюда.
— А как ты это сделаешь? — Капитан приподнялся в своем шезлонге. — Вызовешь полицию? Ах, девочка.
Из-под подушки, на которой он сидел, он вытащил пистолет.
Пистолет или револьвер?
Это был револьвер.
«Смит и Вессон 37»?
Да. И нацелил его мне в лоб.
— Четырнадцать дней, — сказала Юдит. — Пошли, Ноэль.
В первый раз она назвала меня по имени.
— Ах, что за нетерпеливый ребенок, не стоит торопиться жить. — Он говорил голосом проповедника. Не удивительно, что мой брат последовал за ним в brousse [115] . На меня он не обращал внимания. Нарочно. Потому что я недостоин своего брата.
115
Джунгли (фр.)
Он взглянул на часы Рене. И тут я понял, мне стало ясно. Рене больше нет. Я и раньше не очень верил, что он жив, а теперь знал. Должно быть и может быть только так, а не иначе. Я больше не хотел знать ни почему, ни как, ни кто это сделал. Его больше нет. Мне стало страшно, я почувствовал, что могу совершить что-то непоправимое. Капитан следил за мной. Может, он уже когда-то видел, как взрывался кто-то из его солдат, тот же Рене. Это не похоже на перевозбуждение от алкоголя или наркотиков. Это когда становится пусто внутри, и от этой пустоты сносит крышу, это как солнечный удар среди зимы. Ясно, капитан понял, что со мной случилось, потому что вдруг заговорил:
— Ноэль, мальчик мой, смотри не наделай глупостей. Ты похож на него гораздо больше, чем думаешь. Рене — нехороший, Рене — убийца, но и ты, хороший, ничем не лучше.
Проповедник, провоцирующий перед исповедью на откровенность. Волоски у меня на шее встали дыбом.
— Ты — балобол дерьмовый, — сказал я.
Солнечный удар? Ты не говорил об этом психиатру?
Психиатру? Чтобы повеселить этого невозмутимого господина? Кстати, это все равно не совсем верно, чувство скорее противоположное солнечному удару.
Как это — противоположное солнечному удару?
Как будто внутри жар и одновременно — ледяной холод. Я знаю, я путано рассказываю. Оставьте меня. Нет, спросите что-нибудь. Все равно что. Прямо сейчас. Не давайте мне сидеть без дела.
Не настраивала ли тебя Юдит Латифа, прямо или косвенно, против капитана Абрахама Иккса?
Никогда.
Как она вела себя после посещения бара «Tricky»?
Она молчала. Я тоже. Я долго просидел на солнце, и мне показалось, тень моего брата, под сенью которой прошла моя юность и которая всегда оставалась со мною, покинула меня. Казалось, его несчастная судьба отдалялась от меня, обещая исчезнуть навсегда. И это тоже.
Капитан поднял руку. Как будто пробирался по джунглям впереди отряда, сквозь заросли папоротников в человеческий рост, и вдруг замер, прислушиваясь к подозрительному, угрожающему топоту и хрюканью, и хотел показать остальным солдатам, чтобы и они тоже замерли.
— Adieu, — сказал капитан. — Dieu le veut.
Что это значит?
Девиз крестоносцев. «Так хочет Бог». Это мне брат рассказывал.
Мы проехали сквозь деревню: мимо здания школы. где моим обучением руководил покойный Учитель Арсен, мимо кладбища солдат, погибших в войне четырнадцатого — восемнадцатого года, и вдруг, перед выездом на шоссе, Юдит, притормозив, свернула. Я думал, она что-то забыла, или хочет еще что-то, неожиданное или угрожающее, крикнуть капитану, но она чуть-чуть проехала по дороге на Хаутхем, еще раз свернула и остановилась у церкви.