Перевёрнутый полумесяц
Шрифт:
— Курение гашиша строго запрещено законом. Каждый курильщик, пойманный полицией на месте преступления, отправляется прямо в тюрьму. Только… что это за мера воспитания, если через две недели его выпускают и он продолжает курить?
— Мы слышали о том, что полиция уничтожает гашиш. Нет ли здесь какой-нибудь связи или аналогии с действиями полиции на побережье Ливана, когда владельцам соляных бассейнов пришлось защищать их с оружием в руках от наемников иностранных конкурентов?
— Не знаю, замешана здесь конкуренция или нет, — отвечает, почесывая за ухом, Азиз, темпераментный детина, в котором явно
— Хочу пояснить: сейчас в Баальбеке двадцать тысяч жителей, половина из них палестинские беженцы. Дешевая рабочая сила. Закон спроса и предложения рабочей силы тут действует надежно, — добавляет Ибрагим с горькой усмешкой.
С гашишем в этой стране творятся удивительнейшие дела. По международной конвенции Ливан — одно из немногих государств, которым разрешено выращивать гашиш. Но ни из каких статистических сведений невозможно установить, сколько в каком году его было выращено. Торговля гашишем запрещена. Тем не менее гашиш преспокойно переправляется контрабандой во все соседние страны, в Сирию и главным образом в Египте. Того, кто при этом попадется, могут оштрафовать на сто тысяч ливанских фунтов, что равно почти четверти миллиона крон.
— Но такое случается очень редко, — перебивает его Азиз. — Торговцы гашишем тесно связаны между собой и кому не верят, того к себе не допустят. А среди них есть и депутаты парламента.
— Вас, однако, интересует, как было дело с уничтожением гашиша. Бывали случаи, когда полиция и солдаты приходили прямо на поле, скашивали урожай и тут же на месте его сжигали. Либо свозили урожай в Баальбек и сжигали на площади, на страх другим. Последний раз такое публичное уничтожение урожая гашиша происходило в пятьдесят шестом году. Сколько его сожгли? Очень много, свозили его по меньшей мере десятком грузовиков.
В кафе вошел продавец газет, худой парнишка лет пятнадцати.
— Посмотрите на него как следует, — шепнул Ибрагим.
Когда парнишка ушел, Ибрагим сказал нам, что это заядлый курильщик гашиша. Он сирота. На деньги, заработанные от продажи газет, он покупает гашиш, предпочитая голодать, чем не курить. Всего несколько дней назад его выпустили из тюрьмы.
«Чтобы не утонуть!»
В Персии рассказывают сказку о трех путниках, направлявшихся в Исфахан. Пришли они к воротам города уже ночью. Ворота оказались запертыми. Стали совещаться, как быть. Первый вместо ответа основательно приложился к бутылке с крепким напитком. Второй выкурил трубку опиума. Третий — трубку гашиша. Через полчаса они вновь стали совещаться.
— Давайте навалимся на ворота и сломаем их! — в ярости воскликнул первый.
— Давайте ляжем прямо тут и выспимся, а утром нам ворота откроют, — смиренно сказал второй.
— Мы пролезем внутрь через замочную скважину, — произнес курильщик гашиша.
— Пробовал ли я когда-нибудь курить гашиш? — Азиз на секунду задумался и пристально посмотрел на нас исподлобья. — Вам я могу сказать об этом. Пробовал. И основательно. Я выкуривал по десять трубок в день. Сейчас, когда научился читать и писать, я бросил курить. Но чертовски тянет. Этак раз в два месяца меня прижмет… Приходится закурить. А потом на некоторое время наступает покой.
Азиз удивительный человек. Вряд ли кто-нибудь захотел бы получить по шее от такого верзилы, у которого руки что лопаты. Но Азиз добряк. Как ребенок, он радуется тому интересу, с которым мы слушаем каждое его слово, он сияет каким-то внутренним блаженством и не спускает глаз с губ Ибрагима, который все сказанное им переводит на французский язык.
— Гашиш действует невероятно быстро, но когда куришь, обязательно нужно затягиваться. Минут через десять-пятнадцать чувствуешь себя на седьмом небе, все заботы покидают тебя, хочется непрерывно смеяться и петь. Только шума не выносишь. Становишься чертовски нервозным.
— Какого шума?
— Автомобильных гудков. Или, скажем, детский плач. Или… — Азиз хмурит брови, мнет в руке носовой платок, вдруг неожиданно вздрагивает и поворачивается к дверям. — Скажем, удары по наковальне, шум, который поднимают жестянщики, тоже невыносим. А также ругань. Ругань тоже действует мне на нервы. Поэтому мы обычно отправлялись курить в поле, к подножию развалин Баальбека. Там всегда тихо.
Нам вспомнилась персидская сказка. Вспомнился и рассказ некоего господина Готье, который описывал, как после курения гашиша ему казалось, что он стал прозрачным, всего себя видит насквозь и даже видит, что у него в желудке. Друзья казались ему странными существами — полулюдьми, полудеревьями. Они обращались к нему по-итальянски, а гашиш тут же переводил их слова на испанский. Он вдруг почувствовал, как становится тягучим, тело его уменьшается, и он без труда пролезает сквозь горлышко бутылки…
— Это ерунда, — вскипел Азиз, — все это Готье выдумал. Со мной никогда ничего подобного не случалось. И галлюцинаций у нас, куривших гашиш, тоже не было, мы бы друг другу об этом рассказывали. Вот что мы действительно чувствовали, так это страх.
— Страх?
— Мы боялись змей, скорпионов. И воды. Глядя на стакан чаю, мне казалось, что я в нем утону. Попозже я покажу вам под Акрополем узкую оросительную канаву. В нормальном состоянии ее можно просто перешагнуть. А нам она казалась морем. Мы всегда держались за руки, чтобы не утонуть.
В страшной мукомольне
Не обижайтесь на нас за то, что мы не сообщим название деревни. Мы пообещали это Джамилю, Ибрагиму и Азизу.
Отправились мы туда на такси, чтобы не слишком привлекать к себе внимание. Точнее — на двух такси. В первом ехал Джамиль, который решил, что мы не станем заблаговременно предупреждать о нашем визите, поедем прямо так. Будь что будет, не выгонят же нас из деревни…
В обеих машинах весело. В той, что следует сзади, шофер включил приемник, поймал станцию Кипра.