Переворот
Шрифт:
Отец Игнатий голову наклонил и ничего не ответил.
Выехали из Шубинки пополудни. Прояснилось окончательно. Дорога просохла и взялась пылью. Жарко синело небо. И где-то в вышине протяжно и надлом но блеял барашек — бекас.
Степан ехал рядом с братом. Жара всех разморила. Ехали молча. Только один раз за все время, пока ехали от Шубинки до тракта, Пашка обронил:
— Ну и опростоволосились шубинцы… это ж надо — окна позаколачивать!..
— Приспичит, дак и двери заколотишь, — вступился за шубинцев Мишка Чеботарев. Разговор, однако, дальше не пошел, оборвался. Когда приближались к тракту, заметили стоявших на перекрестке верховых, человек тридцать, не меньше — конный отряд. Все пятеро, как по команде, натянули поводья и сбавили шаг, напряженно вглядываясь и стараясь понять, что это за кавалерия.
— Кажись, каракорумцы, — тихо проговорил Чеботарев и вопросительно глянул на Степана. — Что будем делать?
— Спокойно. Ничего делать не надо. Едем и едем. И сворачивать никуда не будем. Теперь уже поздно сворачивать. Во всяком разе будьте наготове, — предупредил Степан. — Что у них на уме — неизвестно.
Он первым подъехал к стоявшим на перекрестке конникам. Остановился. Похрапывали кони. Блеял в вышине невидимый барашек. Всадник на вороном жеребце отделился от основной группы, приблизился к Степану:
— Кто такие?
— А вы? — спросил Степан, глядя ему в переносицу, но видя всего, с ног до головы — от тускло поблескивающих шпор до резко изогнутых густых бровей; длинный, с чуть приметной горбинкой нос и две глубокие косые складки от раскрыльев носа к подбородку, как два сабельных шрама, несколько утяжеляли, но не портили лица — человек этот был, пожалуй, красив и, как видно, не из робкого десятка. И в лошадях, судя по всему, толк знал: жеребец под ним нетерпеливо переступал, пританцовывал, круто изогнув шею и мелко подрагивая атласной кожей… Степан невольно залюбовался, но тут же спохватился, выпрямился в седле, спокойно и твердо переспросив: — А вы кто такие?
— Боевое охранение Каракорумского округа, — ответил тот по-военному четко, и в голосе его, в осанке и в холодно-прямом, как бы сверлящем взгляде проглядывало плохо скрытое, а скорее вызывающе-открытое офицерское высокомерие. — Подъесаул Кайгородов. А я с кем имею честь разговаривать?
— Командир красногвардейского отряда Огородников перед вами.
— Командир отряда? — усмехнулся Кайгородов. — А где же твой отряд, товарищ Огородников? — Слово «товарищ» произнес он подчеркнуто, слегка растянув, и, не скрывая насмешки, оглядел четверых всадников, стоявших за спиной Степана. — Это и есть твой отряд?
— Нет, господин подъесаул, — в тон ему ответил Степан, выделяя слово «господин», — отряд находится там, где ему полагается быть… Без дела мы не мотаемся по лесам.
— Мы тоже без дела не мотаемся. А леса эти, вся территория, — Кайгородов повел рукой, описав в воздухе полукруг, — все это принадлежит Каракоруму.
— А Каракорум кому принадлежит? — спросил Степан. И заметил, как дрогнули в усмешке губы Кайгородова. Вопроса он как бы и не расслышал, пропустил мимо ушей и, выдержав паузу, проговорил с той же высокомерной интонацией в голосе и с некоторой даже ультимативностью:
— Советую вам подчиниться Каракоруму. Это в ваших же интересах. Чтобы потом не жалеть…
— Спасибо за совет. Но мы подчиняемся Советской власти и никакой другой не признаем. Что касается интересов, они, как я думаю, разные у нас с вами. Разные курсы у нас, подъесаул.
Они разъехались мирно. Однако Степан Огородников понимал и чувствовал, что в другой раз может не быть и не будет такого — все шло к тому.
Когда отряд каракорумцев во главе с подъесаулом Кайгородовым скрылся за поворотом, в низине, и пыль улеглась на дороге, Степан, похлопав мерина по лоснящейся потной шее, негромко скомандовал:
— Отря-яд, наметом вперед… арш!
И пятеро всадников, пригнувшись в седлах, поскакали в противоположную сторону.
11
Время шло, но ничто, казалось, не могло изменить привычных устоев города. Все так же, как и год и два года назад, на старой Базарной площади, в «железном» ряду, лавочник Махалов продавал крашеные сундуки, обитые узкими жестяными полосками, а в лавке Еремеева, на Пермской улице, можно было приобрести шевровые ботинки с галошами и швейные ножные машинки… Контора Линда предлагала зимние крытые повозки, а доктор Ваксман, как и прежде, вел прием по внутренним, кожным и венерическим болезням, применяя свой фирменный и загадочный препарат «сальварсан-914». Одинокие интеллигентные люди искали небольшую квартиру за умеренную плату, и газета «Думы Алтая» иронизировала по этому поводу: «Разве в Бийске сохранились еще интеллигенты?»
И слухи, слухи… Они, как снежный ком, пущенный с горы, мгновенно увеличивались, обрастая все новыми и новыми подробностями. Газеты с готовностью подхватывали и раздували еще больше, делая из мухи слона.
Эсеро-кадетский листок сообщал: «Петроград обречен на вымирание. Люди надают на улицах. Обуховский завод и некоторые другие предприятия выступили против Советов…»
А на другой день очередная новость: «Настроение в Москве антибольшевистское, за исключением замоскворецких заводов… Большевики обратились к немцам за помощью. Немцы согласились при условии оккупации Москвы, которая им нужна как операционный базис. Вся работа комиссии Дзержинского проводится теперь под контролем и руководством немецкого шпиона Мирбаха…»
Вот как!..
На улицах Бийска появились воззвания: «Граждане и солдаты! Вас обманули большевики — вместо хлеба дали вам в руки фиговый листок, вместо обещанного мира усилили против вас войну. Власть над вами и над Россией взяли бывшие каторжники, воры. Вот кому вы доверили свою судьбу и судьбу несчастной Родины! Большевики продались Германии, получив от немецкого штаба взятки: Ленин ежемесячно получает миллион рублей, Троцкий — 900 тысяч, Свердлов — 800, Каменев — 700… Дальше шли члены ВЦИКа, получавшие от 500 до ста тысяч рублей. Среди названных «председателей Сибири» фигурировал и Захар Двойных. Правда, сумма, которую он получал «от немецкого штаба», не указывалась.
Воззвание было подписано комитетом Учредительного собрания и открыто призывало к свержению Советской власти.
Призывы эти, «экстренные» газетные сообщения, зачастую опережавшие события и выдававшие желаемое за действительность, для врагов революции — как бальзам на старые, незажившие еще раны. Однако положение с каждым днем становилось сложнее. Вести одна хуже другой шли из Иркутска, Тюмени, из-за Урала: белочешские войска двигались по Сибири… Враги революции выползали из своих укрытий, поднимали головы. Все более враждебными становились действия Каракорум-Алтайской управы.