Переворот
Шрифт:
Двойных связался с Барнаульским ревкомом: что делать?
Предревкома Матвей Цаплин посоветовал: «Постарайтесь договориться мирным путем».
Однако последний случай перечеркнул все надежды на примирение. Три дня назад в Шубинку был направлен отряд из двадцати красногвардейцев для учета и реквизиции излишков хлеба. И вот каракорумцы при поддержке местных кулаков напали на красногвардейцев, один из которых был убит, один ранен и двое взято в плен. Поспешивший на выручку отряд Огородникова каракорумцев не застал.
Вечером того же дня состоялись переговоры по прямому проводу председателя Бийского совдепа с Улалой:
— Улала? Говорит Бийск. Кто у аппарата?
— Председатель Каракорум-Алтайской советской управы Гуркин, — ответила Улала.
— Советской? — усмехнулся Двойных, — Как же тогда понимать ваши действия?
— Наши действия вызваны необходимостью защиты своего народа от грабежей и насилия.
— Прежде всего, вы кулаков и баев защищаете, а беднота в подавляющем большинстве не понимает и не признает ваших действий.
— Это ложь! А если вы хотите избежать кровопролития, давайте проведем переговоры на равных условиях.
— Кровь уже пролилась. Разве вам это не известно? Что касается переговоров, мы готовы их вести.
— Будет ли приостановлено передвижение ваших отрядов по территории округа?
— Отряды будут высылаться до тех пор, пока вы не прекратите противодействие Советской власти.
— Кровопролитие спровоцировано вашим отрядом.
— А как оказался вооруженный отряд Каракорума в Шубинке?
— Наши отряды имеют задание не допускать произвола над населением в границах своего округа.
— Мы не знаем ваших границ, мы знаем границы Советской республики. И никакого двоевластия на ее территории не допустим.
— Оставьте угрозы. Каракорум тоже находится под покровительством Советской власти.
— Каракорум только прикрывается этими фразами, а на деле уже давно выступает против Советской власти. Повторяю: наши отряды не имеют права чинить насилия над кем бы то ни было, за это мы привлекаем виновных к строгой революционной ответственности. Но долг каждого рабочего и крестьянина — отвечать насилием на насилие, давать отпор тем, кто посягает на рабоче-крестьянскую власть, ибо в России (возможно, вы об этом забыли?) объявлена диктатура пролетариата. У меня все.
— Наш разговор будет передан Краесовету и губсовету?
— Наш разговор будет опубликован в советской газете «Бийская правда». Что вы еще имеете добавить?
Огородников встретил вышедший из Бийска в Шубинку красногвардейский отряд где-то на полпути, прискакав в сопровождении четырех всадников. Михайлов, увидев его, обрадовался и возмутился одновременно:
— Что это за выездка? Скачешь, как на параде. Да вас, как куропаток, перестреляют — и глазом не успеешь моргнуть.
— Такого мы не допустим, товарищ председатель реввоенсовета. Основные наши силы неподалеку, — махнул рукой вправо. — Оттуда все видно, как на ладони… Муха незаметно не пролетит.
— Ладно, ладно… Пролетела уже. Что же ты, командир носишься как рядовой разведчик, оставив отряд?
— Соскучился, Семен Илларионович. Дай, думаю, встречу самолично. Вон и начальника милиции давно не видел, — кивнул Нечаеву. — Тоже редкий гость в наших краях… Что слабо? — увидев, как несколько красногвардейцев с уханьем и смехом толкали в гору автомобиль, поинтересовался. — Не тянет?
— Да вот, — ответил Михайлов, — по ровной дороге идет неплохо, а в гору не хватает духу. Ну, что там, в Шубинке?
— Шубинка есть Шубинка, — загадочно проговорил Огородников. — Как говорится, на две руки: на левую и на правую… Так что смотреть надо в оба. Нам с вами идти?
— Нет, оставайтесь пока здесь. Подойдете позже.
— Понятно, — кивнул Огородников. — Эй, ребята, может, моего пегана впряжете? — крикнул красногвардейцам, все еще толкавшим автомобиль на крутяк. — Он враз выдернет вашу телегу…
— Твоего пегана впору самого тянуть.
Автомобиль в это время, прокатив юзом метра три, чихнул громко и загудел, задрожал всем своим металлическим нутром. Пеган испуганно отпрянул, едва не сбросив седока. Водитель автомобиля захохотал, помахав кожаными перчатками. Михайлов и Нечаев сели в машину, брезентовый верх которой был опущен, сдвинут назад, и два пулеметных ствола торчали над ним, как два указательных пальца… Автомобиль фыркнул, обдав стоявших сбоку людей вонючим дымом, и покатил по дороге.
Огородников пустил своего пегана с места в намет, разом догнав и обогнав натужно гудевший и лихорадочно дребезжавший на поворотах автомобиль.
— Что, слабо? — взмахнул рукой, как саблей, и засмеялся. — Слабо!
Вскоре его и след простыл.
12
Когда приехали в Шубинку, Михайлов распорядился сколотить деревянные подмостки и установить посреди села, на площади, примыкающей к церковной ограде. На них положили убитого красногвардейца, прикрыв изуродованное лицо белой холстиной, и два караульных встали подле с винтовками к ноге, хмуро и настороженно поглядывая на подходивших людей и тихо, вполголоса переговариваясь:
— Поди ж ты, какая жара, прямо пекло…
— И то сказать, сушь несусветная.
И хотя труп лежал под открытым небом, на свежем воздухе, запах от него шел непереносимо тяжелый, и караульные, чтобы отвлечься, старались не смотреть на него и разговоры вели посторонние… Но куда же денешься, если вот он, рядом!..
— Можа, зря его тут выставили? — сказал один караульный другому. — Закопать бы его, как полагается… а то ж вроде не по-христиански.
— Коли выставили, стало быть, надо, — возразил другой. — Нехай народ поглядит.