Переворот
Шрифт:
Президента осеняет мысль: обратиться к правительствам России с призывом о перемирии… Но сколько там сегодня этих «правительств», никто толком не знает. Не то десять, не то пятнадцать… «Многовато для одной страны», — думает президент… и призывает российские правительства к перемирию, к созыву мирной конференции. Главное, — диктует он свои условия, — главное, всем оставаться на своих местах. Иными словами, на той территории, которую занимают они к моменту этого обращения и на которую распространяется влияние того или иного правительства… В любом случае, рассуждает президент, если удастся инспирировать (а попросту говоря, протащить) эту идею, американцы, верные союзническому долгу, внакладе не останутся и долю свою получат…
Колчак недоволен «зигзагами» американского президента. Как же так? Прошло всего несколько дней, как он, верховный правитель, подписал приказ о назначении Жанена главнокомандующим, а сегодня… сегодня он, адмирал русского флота и единственный законный правитель России, должен сесть за общий стол… с кем? Может, с атаманом Семеновым? Или, хуже того, с большевиками, которые, как стало известно, предложение Вильсона приняли. Еще бы не принять! Впрочем, все это надо еще уточнить… Адмирал горячился и не слишком выбирал выражения:
— Да он что там, Вильсон, белены объелся? Или не нашел ничего другого, как о себе заявить? Глупость. Уловка. И я не пойду на это никогда! — говорил он Вологодскому. — Особенно сейчас, когда на всех главных направлениях мы наступаем, нам это пи к чему.
Вошел адъютант. Доложил, что прибыл и ждет аудиенции представитель американской миссии сэр…
— Скажите сэру, что я занят сейчас и принять его не могу, — резко перебил его адмирал. Потом он молча, упрямо ходил по кабинету, от стола к двери и обратно, постепенно успокаиваясь и обретая равновесие. Успокоился. Вызвал адъютанта. И уже совсем другим тоном спросил:
— Американец все еще здесь? Пусть войдет. Адмирал горячий человек. Но и отходчивый.
Между тем генерал Катанаев доносил из Читы: «Законные требования комиссии открыто игнорируются людьми Семенова. Свидетели по делу (даже из лиц, занимающих высокое служебное положение) настолько запуганы карательными мерами семеновских чинов и самого атамана, что давать какие-либо показания решительно отказываются, ограничиваясь лишь общими словами. Забайкалье объявлено на военном положении. Атаман Семенов пользуется здесь неограниченной властью. Ослушаться атамана — значит, потерять голову. Газеты «Забайкальская новь», «Русский Восток» и «Наш путь» также находятся в руках атамана, печатают только то, что выгодно ему. Имя верховного правителя здесь предано молчаливой анафеме. Ни слова не было сказано в газетах и о прибытии комиссии… В виду столь конфузного положения просим принять срочные меры».
Колчак ответил коротко: «Действия комиссии временно прекратить. Благодарю за отлично выполненную работу».
Генерал Оаба устроил прощальный обед в честь отъезжающей из Читы комиссии. Стол на этот раз был сервирован исключительно по-русски. Военный оркестр исполнял русские марши. Довольный, сияющий Оаба, в парадном мундире, с орденом св. Владимира на шее, провозгласил тост за здоровье русских гостей… Катанаев с горькой усмешкой подумал: «Выходит, мы у себя дома гости, а они здесь — хозяева?»
Оаба дружески тронул его за локоть:
— Почему грустит генерал? Могу я задать вам один очень важный вопрос? — Оаба помедлил. — Скажите генерал, как вы отнесетесь к тому, если главнокомандующим русских войск на Дальнем Востоке будет назначен Иванов-Ринов, а помощником его атаман Семенов?
Катанаеву почудилась в голосе Оабы насмешка.
— Простите, я не ослышался?
— Могу повторить, генерал.
— В таком случае позвольте на этот вопрос не отвечать. Мое отношение к Семенову вам известно.
Оаба учтиво улыбнулся:
— Но я полагал, что ваше отношение изменилось…
— Нет. Оно остается неизменным.
— Очень жаль! — вздохнул Оаба. — Не думаю, что адмирал будет этому рад. Не думаю…
Катанаев развел руками.
Это был последний их разговор. Теперь одна мысль не давала покоя: что предпримет адмирал, каким будет следующий его шаг?
С этой мыслью генерал Катанаев и вернулся в Омск.
И в тот же день, считая дело безотлагательным, отправился к министру юстиции. Старынкевич встретил дружелюбно. Сказал, что работой комиссии в Омске остались довольны… Катанаев отнесся к похвале сдержанно:
— Благодарю. Но комиссия в силу объективных причин не смогла до конца выполнить свою задачу.
— Нет, нет, Георгий Ефремович, все хорошо, — заверил министр. — И очень правильно, что, обвиняя Семенова по статье сто уголовного кодекса в противогосударственных действиях, комиссия не находит достаточного повода обвинять его в измене…
Катанаева странный этот вывод смутил:
— Как? Разве «измена» и «противогосударственные действия» — это не одно и то же? А я полагал…
— Нет, нет, Георгий Ефремович, — подтвердил министр, — не одно и то же. Имейте это в виду…
Назавтра Катанаеву предстояло явиться с, докладом к верховному правителю. Генерал готовился тщательно и прибыл минута в минуту к назначенному часу. Адъютант в форме морского офицера встретил его и проводил в приемный зал, или в кают-компанию, как тут его называли, где уже находился военный министр Степанов и прибывший из Владивостока генерал-лейтенант Романовский… Тотчас вошел адмирал. Быстро со всеми поздоровался, пожав руки, и пригласил садиться. И сам сел рядом с Катанаевым, заметно возбужденный и более, чем всегда, бледный.
— Ну-с, ваше превосходительство, — внимательно посмотрел на Катанаева, — что в Забайкалье? Какие ваши впечатления, выводы? Мы вас слушаем.
Катанаев изложил суть дела. Колчак слушал не перебивая. Потом вздохнул и наклонил голову, глухо проговорив:
— Другого я и не ожидал. Действия Семенова недопустимы, согласен с вами. Более того, невозможны в сколько-нибудь благоустроенном государстве… Подтвердились самые худшие мои опасения.
— Полностью подтвердились, — кивнул Катанаев.