Перевоспитать бандита
Шрифт:
— А что я делаю?
— В частности, угрожаешь. А в целом — избавляешься от трупа!
Хаматов медленно, шумно выдыхает и за шиворот тащит меня к брошенному посреди поляны мешку.
— От этого? — уточняет, пиная тёмный полиэтилен.
Ну всё. Сейчас я рядышком улягусь.
Меня даже убивать не надо. Сама умру от раздирающих меня эмоций.
— Павел, не горячись...
— Поздно, — ухмыляется он с жутким спокойствием. В чёрных глазах такой блеск нездоровый…
Точно маньяк!
— Подожди! — Цепляюсь за его одежду,
Боже, мне однозначно нельзя в экспромт! Это за гранью идиотизма. Просто капец.
— Буду, — без тени иронии обещает Хаматов. Джентльмен, блин! — Но сначала разожжём костёр.
— Не надо!
— Романтика же! — рявкает он злобно.
Рывок — и содержимое мешка вываливается мне под ноги: комиксы, груша для битья, какие-то приблуды...
— А бабка где? — буксует мой мозг. Он, бедолага, прям вот-вот взорвётся!
— Откуда мне знать? Наверно, рассаду стережёт. Весь день таскались по питомникам, с трудом закрыл багажник.
— А это… — Обвожу рукой гору старья.
— Воспитательный процесс. Раз шибко взрослый, не хрен играть в игры.
— А во дворе нельзя было…
— Нельзя! Так хочется дышать пластмассой и резиной? Мне вот — нет! — уже конкретно наступает на Меня Хаматов. Плохо дело.
— Прости. Не виновата я! — Выставляю перед собой руки, когда до меня доходит весь тупизм ситуации. — Это всё твоя репутация. Все знают — ты бандит!
— Ещё какой, Падловна… — сквозь зубы рычит он. — Тебе пиздец. Это уже край!
А в следующее мгновение он со всей дури вжимает меня в своё сильное, разгорячённое тело.
Это уже оно? То самое, что я выпросила? Меня сейчас изнасилуют?
Какого тогда чёрта я в восторге?..
Глава 30
Глава 30
Хаматов в несколько рывков дёргает на себе рубашку. Ткань трещит, слышно, как отлетают пуговицы.
О том, чтобы повернуть время вспять и вовремя заткнуть себе рот, можно уже не мечтать. Бесполезно.
С бесстыдным восхищением разглядываю мощный торс.
Обалдеть.
Какое, к чёрту, ломаться?!
У меня мужчины не было чуть больше года! А такого, чтоб дух перехватывало — вообще никогда!
С какими глазами я должна отказать ему второй раз за сутки?
Всё заслуженно. Я довела до ручки хорошего человека, меня надо срочно наказать!
— А ты точно никого не убивал? — хриплю, как будто наперёд грехи замаливала.
— Нет, — выдыхает он зло, интимно. Тяжёлые ладони сжимаются на талии, рывком притягивая меня ближе. — Но я на уже на грани.
— Очень странная у тебя «романтика», — шепчу, нисколько не испугавшись, но жёсткие пальцы уже ныряют под сарафан, а шею обжигает предупреждающий укус.
Тело обдаёт кипятком прямо от места, куда впиваются зубы Хаматова, до кончиков пальцев на ногах, я чувствую, как вспыхивает восторгом каждая вена.
В лунном свете Павел выглядит исполином: мышцы на плечах бугрятся, его широкая грудь тяжело вздымается по предплечьям вверх канатами тянутся жилы, пресс напряжён.
Такой сильный. А я хрупкая. Беззащитная перед этим адским соблазном.
Скольжение ошалевшего взгляда чуть выше становится крахом моей вменяемости. Какие у него глаза! Порок и голод... Я с предвкушением жду своего наказания... Да...
— Романтика ей не угодила! — едва различаю я сквозь безумие, затопившее разум. — А ну, иди сюда…
Трещит сарафан. Там сбоку есть молния, но сказать про неё я не успеваю. Оказывается, всё прекрасно снимается без лишних хлопот. Нужно только дёрнуть посильнее, когда ткань натягивается в районе бёдер.
Смущённо переступаю через чёрный ситец, в нём же теряю свои босоножки. Трава на поляне едва достигает щиколоток, но из-за росы кажется ледяной. Это я отмечаю вскользь, потому что через секунду меня уже укладывают на мужскую рубашку, небрежно сброшенную прямо на землю.
Я выгибаюсь в спине, когда ладонь Хаматова грубовато проскальзывает меж сжатых колен. Шершавые пальцы поднимаются по внутренней стороне бедра, с жадной неотвратимостью приближаясь к бордовому кружеву.
— Пять с плюсом… — бормочет он хрипло, наклоняясь так близко, что наш шёпот смешивается.
— Ч-что?
— Подготовилась ответственно, говорю… к изнасилованию, — саркастично улыбается Павел.
Я впервые вижу у него такой опасный взгляд. Как у хищника, который почуяв кровь жертвы, теряет вменяемость. И я всё так же не представляю, на что способен этот мужчина. Но мне определённо нравится будить в нём первобытное.
— Чушь, — бесстыдно улыбаюсь, слизывая с губ его тяжёлое дыхание. — Знала бы, сразу без трусов пришла.
Ну а что? Один раз живём.
— Балл сверху за честность, — хрипит он, обрушиваясь на меня всем своим весом, опять целуя, опять исследуя, сжимая и поглаживая страстно и безудержно.
Дальше всё бесконтрольно: его дыхание опаляет ключицы, путается в волосах, ласкает грудь. Умелые губы кружат голову, притупляя холод осенней ночи. Павел просовывает руки мне под плечи и перекатывается, меняясь со мной местами.
Мокрая трава липнет к коленям, на коже проступают крупные мурашки, но мне жарко. Я не особо осознаю, как склоняюсь над ним, как льну к живому теплу всем телом и требовательно скольжу языком по губам, вынуждая впустить меня, не как скромную гостью, а как наглого, напрочь лишённого терпения рейдера.
Он отвечает незамедлительно, распаляя сбившимся дыханием и страстью, пробуждающей ещё больший голод.
Я сама, совсем безотчётно расстёгиваю ширинку. Сама приспускаю с него джинсы в ответ на усиливающийся напор его губ. Сама раскатываю латекс... Последнее не сразу, но вызывает вопросы.