Перевоспитать бандита
Шрифт:
— Откуда у тебя презерватив?
В лесу, куда Хаматов шёл один и явно не готовился повстречать здесь игриво настроенных женщин. Значит, с поездки в город завалялся. Очень занимательно.
Недовольно замираю, всем своим обликом являя нежелание делить его с другими.
— Ты серьёзно хочешь поговорить об этом сейчас? — разгорячённо выдыхает он мне в губы, вызывая упрямый кивок. — К тебе после лесной прогулки в гости собирался. Но ты не дотерпела, сама меня нашла, — иронично усмехается, гуляя расфокусированным взглядом по моей груди. — Жень, ну сама подумай. Где я вторую такую найду?
— Какую?
— Отъявленную бандитку, с которой страш-ш-шно хочется
Он подаётся вверх бёдрами, демонстрируя твёрдость своих намерений внушительной эрекцией.
— По-моему, над нами кружат комары. — С громким шлепком опускаю ладонь себе на плечо.
— Я тебе, вообще-то, предложение сделал.
— Потом переделаешь, — сама же смеюсь тому, как мы вдруг поменялись ролями. Теперь уже я горю от желания, а он разошёлся и что-то там выясняет. — Господи, давай отложим разговоры на потом. У меня в руке член, я возбуждена и донельзя взволнована. Будь человеком, окажи поддержку и понимание…
— Понимание?.. — Ошалело моргает Хаматов. Его пальцы жёстко сжимают мои ягодицы, приподнимая над собой. Одно яркое, животное движение бёдер и мой безотчётный стон срывается в ночь.
— Так лучше? — тут же спрашивает он с ехидством, двинувшись во мне и выбивая восторженный всхлип. Который тут же заглушает, впиваясь поцелуем в истерзанные губы.
— Если я не умру от кайфа и нас не полностью сожрут комары, хочу получить тебя в вечное пользование. Прости, на меньшее я не согласна. Так что ты влип, Хаматов. Лучше смирись, — выдыхаю рвано, почти не слыша своего голоса из-за бешеного набата сердца в ушах.
Павел выносливее, чем нещадно пользуется, двигаясь так резко, жёстко и сильно, что, если бы не его руки на талии, я бы точно свалилась в траву обессиленной.
Но умелые ласки, его голодные, хаотичные поцелуи и прикусы — всё это заражает, оставляя только лишь голую, дикую похоть.
Выдыхаюсь я быстро. И даже вежливо кусаю его в плечо, требуя сбавить темп. Он повинуется. Чтобы окончательно меня обездвижить и уже ни в чём себе не отказывать.
Я запрокидываю голову, уплывая от невыносимой полноты ощущений, от контраста температур ночного леса и разгорячённой, солоноватой кожи, от бессвязного шёпота и жёстких, ритмичных движений внутри, зарождающих во мне предчувствие, одновременно восторженное и пугающее, что вот сейчас...
Мгновенная потеря себя в пространстве стирает все ориентиры: прохладу и шелест крон, мягкость сочной травы под ногами...
Я ничего подобного не испытывала. Вообще никогда. Какое-то резкое ощущение взлёта, когда всё внутри по инерции устремляется вниз — сокрушительным ударом по самым чувствительным точкам, запускающим наслаждение такой силы, что сравнение с маленькой смертью едва ли передаст хоть часть его.
Прихожу в себя долго. Распластавшись на крепком теле Хаматова, слушаю исступлённый стук его сердца. Его руки, скрещенные у меня за спиной, согревают и убаюкивают. Отяжелевшие веки норовят отрезать меня от грустной реальности, где нужно собирать разбросанную вокруг одежду и по извилистым тропам возвращаться домой.
— С чего ты смеёшься? — спрашиваю негромко слабым, незнакомым мне голосом.
— Лучше тебе не знать, — удовлетворённо и так же лениво растягивая слова, отвечает Хаматов.
— Я всё равно придумаю. И мне уже не нравится... — вздыхаю, зная свой шизанутый характер.
— Анекдот один вспомнил. Про девичью честь.
Я поднимаю голову и мрачно смотрю в его довольное лицо.
— Теперь твой смех мне нравится ещё меньше.
— Ладно-ладно, — сдаётся он, укладывая мою голову обратно себе на грудь. — В общем, дочь отпрашивается у папы на свидание. Тот её наставляет: «Ты конечно езжай, но будь осторожна! Он обязательно пригласит тебя в гости. Типа случайно, дома родителей не окажется. Он, как истинный джентльмен, предложит тебе чай, потом вино. А когда ты расслабишься и потеряешь бдительность, погаснет свет, он ляжет на тебя сверху и опозорит и тебя, и всю твою семью!» Дочь возвращается домой. Под утро. С горящими глазами. Отец взволнованно рявкает: «Ну, рассказывай!». Дочь: «Пап, всё произошло в точности, как ты говорил! Он пригласил меня в гости. Родителей дома не оказалось. Тогда я потребовала чай и вино. А когда погас свет, я легла сверху и опозорила и его, и всю его семью!».
— Теперь я обязана выйти за тебя замуж! — смеюсь, продолжая слушать стук его сердца. Которое отчего-то на миг замирает...
— Мне нравится ход твоих мыслей, Павловна. Зря только на себя наговариваешь, — шутит Хаматов, но вместо смеха в конце с его губ срывается какой-то сорванный вдох. — Так ты согласна выйти за меня?
— А ты точно не бандит?
— Как меня только не называли, — фыркает он. — Ко мне обращаются, когда пахнет жареным, потому что «мудрые» начальники похерили свой бизнес. Но люди в большинстве своём хотят "волшебную таблетку", а не уколы и лоботомию. Я в этом смысле живодёр. К тому же стоят мои услуги недёшево. И всё равно отбоя от клиентов нет, ибо процент «выживших» впечатляет. Я первоклассный антикризисный менеджер. Не самый добродушный персонаж, но всё в рамках закона. И нет, бабулек, даже самых вздорных, я точно не сжигаю. Но не прочь отжарить некоторых особо несносных учительниц.
— Их много, что ли? — Вскидываю на него глаза в притворном гневе.
— Всего одна. Но мозг выносит за десятерых.
— Пожалуй, я за тебя выйду, Хаматов.
— Как-то не очень торжественно, — скалится он во все тридцать два зуба.
— Ты тоже колечко и фанфары зажал, — парирую, остервенело расчёсывая укус на бедре.
— Всё будет, Павловна! Но сперва разожжём этот чёртов костёр и свалим, пока нас комары не выпили.
Эпилог
Эпилог
Павел
— Стоять… — Перехватываю сына на крыльце. — Это мои очки?
— Пап, ты же всё равно их не носишь.
— Всё правильно, они потерялись на днях.
Вова поднимает на лоб авиаторы.
— А теперь нашлись.
Сегодня у него выпускной, и это наталкивает на определённые мысли…
— Ты уверен, что хочешь вернуться с нами в город?
Глухая деревня не то, чего я бы желал для сына, но ни меня, ни Женю здесь больше ничего не держит. А вот внучка ушлой бабки, которую я ходил «сжигать» пять лет назад, определённо не даёт ему покоя. В том числе и тем, что «не даёт».
Какая молодец! Хотя с такой-то бабкой...
Сколько седины мне прибавила эта влюблённость, лучше промолчу!
Мой Вова — парень гордый. Местами даже слишком. Под страхом смерти не признает, что белокурая, смешливая Юля украла его сон.
Воспитывать бессмысленно, в меня пошёл, разбойник. Поэтому мужская половина молодёжи деревни ходит со сломанными носами, а женская — через одну бегает к нам на сеновал.
Высокие, мать его, чувства.
Хоть в смирительную рубашку их пакуй и запирай в одном погребе, пока между собой как следует не разберутся!