Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
Перед глазами коронного гетмана возникли лица пленных казаков. «Жаль, не успели посадить их на колья. Но они и так, должно быть, издохнут», — утешил себя Потоцкий.
С ненавистью и отчаянием глядел, раздумывая, гетман: какую реляцию писать теперь королю? Великая армия, которую он так тщательно готовил, собирал и холил, в течение двух месяцев благодаря хитрости полковников Хмельницкого ничего не добилась. Нельзя было и думать о том, чтобы в ближайшее время двинуть ее на казаков.
С боку на бок вертелся и вздыхал до
Вопреки желанию, он должен был признать и другое, еще более обидное и страшное, чем предсказания канцлера Лещинского: Хмельницкий победил его, и теперь это видела вся земля казацкая, все польское королевство.
Не приходилось думать и о том, что этой зимой его огромные владения на Брацлавщине, Винничине, Белоцерковщине снова будут покорны и послушны, что снова будут его державцы и арендаторы собирать чинш на потребу его милости.
Хотелось встать и приказать жолнерам жечь эти села, города, вытоптать нивы, чтобы над всей схизматской землей бушевали огонь и смерть.
Загоняя лошадей, меняя их на привалах, где стояло польское войско, поручик Леон Крицкий мчался что есть духу в Варшаву с письмом коронного гетмана на имя его милости короля Яна-Казимира.
С каждой оставшейся позади верстой крепнул его дух, и бегство из-под Умани, участником которого он был, начинало приобретать совершенно иной вид. Оно теперь казалось ему рыцарскою победой польских региментарей над схизматами, и, вовсе изгнав из памяти недавний отчаянный страх, он в меджибожской корчме уже хвастливо повествовал в кучке шляхтичей, как своею рукой спровадил в пекло больше десятка схизматиков и как сам Хмельницкий с московским воеводой едва живыми выбрались, а отряды Богуна начисто изрублены, так что нечего сомневаться, что шляхта вскоре возвратится в свои наследственные маетки.
Шляхтичи стучали кулаками по столу, били посуду и подбрасывали до потолка опьяневшего поручика, так что он дважды ударился головой о балки, но и это не привело его в память и не отразилось на его рассказах о баталии под Уманью.
Опьяневшего поручика шляхтичи едва усадили на коня, а чтобы он, помилуй бог, не потерялся в дороге, привязали его к седлу и приказали слуге оберегать его милость храброго рыцаря, которого, как были твердо уверены шляхтичи, в Варшаве ожидает благодарность от самого короля за добрую весть, которую он привезет.
А наутро, вскоре после отчаянного бегства хоругвей коронного гетмана, Хмельницкий, Шереметев, Богун и Глух сидели в шатре Богуна. На рушниках, разостланных на ковре, лежала в оловянных тарелках жареная баранина и стоял мед в скляницах.
— До осени Потоцкий не полезет, — сказал Хмельницкий, отодвигая от себя кружку. — Будет зализывать, как побитый пес, свои раны. Может быть, к зиме появится. Но что бы там ни случилось дальше, сейчас мы одержали победу. Королю и шляхте придется сражаться на две стороны.
…Когда вышли из шатра, запыхавшийся казак, прискакавший из Чигирина, подал грамоту Хмельницкому и одним духом выпалил:
— Твоей ясновельможности в собственные руки от пана Лаврина Капусты.
Хмельницкий поспешно разорвал шнурок и развернул грамоту. Наскоро пробежал глазами и, засовывая грамоту в карман, громко проговорил, улыбаясь:
— В Бахчисарае отдал душу аллаху наш возлюбленный брат, хан Ислам-Гирей Третий.
— Сподобил-таки его аллах! — весело воскликнул Богун.
— Теперь, может, самый раз и на Крым ударить, — осторожно заметил Глух.
— Еще рано, — ответил Хмельницкий Глуху, — рано, Осип. Король и иезуиты из кожи лезут, лишь бы мы с ханом да турками сцепились. Им от того великая бы корысть была.
…В ольшанике, перед шатром, перекликались казаки. Гетман, воевода и полковники стояли на опушке, и их все видели. В долине раздавалась песня, скрипели телеги, ржали кони. Хмельницкий, прикрыв глаза ладонью, вглядывался в курящийся пылью шлях.
— В Крыму будет новый хан, а в свойском королевстве теперь новый король Карл-Густав Десятый. Сие означает новые заботы — сказал воевода Шереметев.
Хмельницкий взглянул на Шереметева.
— Новым ханом будет Магомет-Гирей. И в этом году он не придет на помощь королю, потому что это невыгодно турецкому султану Мохаммеду. А свейский король Карлус запустит свои когти туда, где плохо лежит, то есть в Речь Посполитую.
— Север нашего царства давно его манит, — заметил Шереметев.
— Дали бы нам сюда того Карлу! — пробормотал Глух.
— Возможно, еще померяемся с ним саблями, — многозначительно проговорил Хмельницкий. — А что касательно нашего края, то и Карл, и Ян-Казимир, и султан Мохаммед, и новый хан одного жаждут — ярмо надеть нам на шею. Этого не должны мы забывать.
Шереметев внимательно поглядел на Хмельницкого и согласно кивнул головой.
— А вот теперь нелишне, пан воевода, послать гонцов на Дон, Как мыслишь? Зашевелятся казаки — туркам беспокойство.
— Доброе дело, гетман! Посылай! — сказал Василий Борисович Шереметев.
27
Ветер дул третий день, он летел через Золотой Рог, вдоль Галаты, кружил над улицами Перы и с бешеною силой ударялся о красные кирпичные стены султанского дворца. Над Стамбулом носились тучи песка, пыли вперемешку с рыбьими косточками, соломой, тряпьем, сухими листьями бананов, кожурой апельсинов и прочим сором, который годами накапливался на грязных рыночных площадях, у морских причалов, в зловонных кривых переулках и глубоких канавах, бороздивших улицы и площади турецкой столицы.