Переяславская рада. Том 2

Рыбак Натан Самойлович

Хосров-хан оглянулся с опасной.

— Не осмелюсь передать тебе, мой повелитель… слова их оскорбительны…

— Говори! — крикнул султан. — Говори, иначе я прикажу отрубить тебе уши, и тогда ты навеки лишишься этой последней радости, жалкий лжец…

Нечто похожее на лютую ненависть блеснуло в карих глазах Хосров-хана.

— Слушаю и повинуюсь твоей мудрой силе, которой нет равной на свете.

— Говори!

— Муртаза-паша сказал Сиауш-паше о твоей священной особе недостойные слова…

— Какие?

— Он сказал, что у тебя лисье сердце и змеиный язык… и ты никогда ничем

не бываешь доволен.

— Ты хорошо слышал? — грозно спросил султан, открывая глаза и садясь на подушки.

— Я лежал в тайнике под столом, о мудрый повелитель, и каждое слово долетало до моих ушей…

— Что сказал Сиауш-паша? — допытывался султан.

Сиауш-паша согласился с визирем, но в палату вошел Бек-мурза, и они прекратили разговор.

— Ты лжешь! — вскипел султан. — Ты все это выдумал, чтобы прислужиться мне и опорочить моего визиря… Ты не можешь простить мне, что по воле моего покойного отца, султана Ибрагима, тебя лишили радостей любви… Собака!

Султан, однако, знал — Хосров-хан говорит правду.

Это-было такою же правдой, как и то, что звезда могущества и величия империи Османов безостановочно и неумолимо катится к закату и никто не может дать совет Мохаммеду IV, как остановить ее роковой путь.

Тридцать восемь лет правил великою империей его славный предок Осман, по имени которого и было названо тогда великое государство турецкое. Государства и народы, сотни племен были покорны во времена Османа.

Пала Византия, растоптанная ногами Османовых янычаров. Над православною Софией в Константинополе, который султан повелел в 1475 году наименовать Стамбулом, вместо креста неверных пламенел полумесяц червонного золота, знак веры аллаха.

Но ничто не вечно под солнцем. Кто сказал эти слова? Мохаммед IV не может припомнить имя этого проклятого мудреца, хотя именно его считает виновником всех своих несчастий.

Тщетно Хосров-хан пытается разогнать морщины на лбу повелителя, расхваливая красоту новых жен султана.

— Ступай прочь, собака!

Поцеловав подошву султанской туфли, Хосров-хан выползает из опочивальни. На мраморной доске камина — подарок Людовика XIV — часы в золотой оправе отсчитывают бег минут, которые не приносят ни радости, ни утешения Мохаммеду.

Султан язвительно улыбается самому себе. Будь жив мудрый пророк Магомет, и он растерялся бы! Было время, когда неверным под страхом смерти запрещалось входить во дворец владык Османской империи. А теперь они идут сюда под видом советников и друзей. Кто мог подумать, что безродный украинский гетман отвергнет священную волю султана! Теперь придется, идя походом на запад и восток, воевать с его полками.

Хорошо, что сократили жизнь Ислам-Гирею и посадили на ханский престол в Бахчисарае Магомет-Гирея. Подозрительно, почему Муртаза-паша всегда выгораживал Ислам-Гирея. Нужно доподлинно разведать, сколько золота переслал ему Ислам-Гирей…

А может быть, проклятое ханство задумало отложиться? Недаром в последнее время Ислам-Гирей начал принимать иноземных послов, посылать в чужие края своих мурз…

Мохаммеду всюду мерещатся заговоры. не сидят покорно его братья. Каждому не терпится стать султаном высокой Порты. Нужно сбавить спеси наместникам. Усмирить беев и мурз. Нужно разрушить союз гяуров, заключенный в Переяславе. Нужно пригрозить польскому королю новым походом орды, если он немедленно не заплатит дань. Нужно послать в Азов еще янычаров и построить еще сто галер. Для этого необходимы новые тысячи невольников.

Давно уже звездная ночь распростерла свои черные крылья над Стамбулом. Замолкли крики в кабаках Перы. Утих плач полонянок на невольничьем рынке в Галате.

Спал, уткнувшись носом в подушку, английский посол в Стамбуле сэр Арчибальд Джемс.

Храпел под лазоревым балдахином в своей опочивальне Мохаммед IV, властитель многих земель и народов.

Лежал на спине в своей жесткой постели Хосров-паша, в тысячный раз изыскивая способ отомстить Мохаммеду, сыну султана Ибрагима, который захватил в плен его, наследного иранского принца, приказал оскопить и сделал евнухом султанского дворца.

Спустя несколько дней, как приговорил мудрый диван, Мохаммед IV разослал фирман в свои крымские крепости — в Перекоп, Арабат, Еникале, Гезлев, Кафу, Кази-кермен, Соколиный Замок, Мангуп, Инкерман, Балаклаву, Судак и в устье Дона, в Азов, — чтобы паши и беи зорко следили за событиями на юго-востоке, держали войско в готовности и не дали стругам донских или запорожских казаков проплыть в Черное море.

А как поступить с Хмельницким и украинскими казаками? Диван приговорил, и султан Мохаммед IV повелел: надлежит всяческим способом показать Хмельницкому милость и дружбу великого султана. Послать ему в подарок арабского коня из конюшен султана, пистоль — изделие дамасских оружейников, золоченый лук со стрелами и седло работы султанских шорников.

Сказать Хмельницкому на словах, что султан ему благосклонный покровитель, а буде какая беда Хмельницкому или обида от кого-нибудь станется, пускай тотчас же шлет своего высокого посла султану и идет под его высокую руку.

А что Хмельницкий с казаками под руку царя Московского поддался, султан не верит, чтобы сделано это было со злым умыслом, во вред султану и его империи, ибо если бы султан так думал, то послал бы свое повеление Ислам-Гирею идти с ордой на города и села казацкие и все выжечь и вытоптать. А султан Мохаммед IV настрого запретил хану крымскому, под страхом опалы, а то и смерти, причинять вред Хмельницкому, ибо твердо уверен султан — победив Речь Посполитую, Хмельницкий еще подумает, чью руку ему держать и на кого обращать свои упования.

Если же гяур Хмельницкий будет спрашивать посла Осман-пашу, вольно ли ходить казацким стругам со всяким товаром в Черное море, на то пускай наш посол скажет так: «У нас война теперь, и султан не желает, чтобы в Черном море появлялись чужие люди, потому что теперь вместе с казаками могут прийти их союзники, а язык у них один и вера одна, и различить их никак не можно». При этом наш посол должен еще сказать: «Вот у гетмана есть свой дом, так захочет ли гетман Хмельницкий, чтобы в его собственный дом заглядывали люди, которых он не знает, и вели бы себя там как хозяева? Черное море — собственный дом нашего великого султана, куда иноземцев допускать никак нельзя; скорее султан начнет войну, чем допустит чужие корабли по Черному морю ходить».