Переяславская рада. Том 2

Рыбак Натан Самойлович

Хмельницкий коснулся рукой челобитной Вальтера Функе.

— А этот паук чего хочет? — Не ожидая отпета, сам начал читать. Прочитал и спросил вдруг: — Невольников в Кафе он купил?

— Он, — еще не понимая, куда клонит гетман, сказал Капуста.

— Что ж, скажи ему, — помилуем, отпустим на все четыре стороны, если всех невольников, которых купил у басурманов и держит в Кафе, отдаст нам.

Хмельницкий остановился на миг, поглядел в раздумье на Капусту и приказал:

— А ну-ка давай сюда этого Функе!

Через

полчаса негоциант Валътер Функе предстал перед Хмельницким и узнал, что должен сделать, чтобы получить свободу и беспрепятственно выехать с Украины. Его глаза беспокойно блуждали но стенам гетманской палаты, и пальцы непрестанно шевелились. Низко поклонясь, он забормотал о том, что впутали его в эту досадную историю Адам Виниус и Гармаш, а если бы он знал о запрещении продавать железо, то и гроша ломаного не дал бы за пего. Кому, как не ему, уважать законы чужой страны! Этому учили его еще в детстве, на родине.

— И людей учили покупать? — спросил Хмельницкий, исподлобья поглядев на купца.

Функе смешался. Замолчал. Снова забегали глаза. Прятался от тяжелого и сурового взгляда Хмельницкого.

— Сколько невольников ты купил у татар?

— Тысячу триста душ, — дрожащим голосом ответил Хмельницкому Функе.

— Врешь, купец! — ударил кулаком по столу Хмельницкий. — Души ты не купил, тела купил, а не души! Заруби это на носу. Напиши письмо, чтобы этих людей сняли с кораблей и отправили сюда, и Чигирин. Когда все они будут здесь, получишь свободу. Понял?

— Ваша ясновельможность! Но ведь я заплатил татарам большие деньги. Я купил у них товар…

— Ирод! — крикнул Хмельницкий так, что стекла зазвенели в окнах. — Товар, говоришь? Люди товаром стали для тебя?

— Ваша ясновельможность… — Функе, с мольбой сложив руки, упал на колени.

— Тебя бы на турецкую галеру, как мучеников наших, чтобы до конца жизни прикован был к веслу, тогда узнал бы, как называть людей товаром! Пошел вон! Убери эту падаль, Капуста!

— Ваша ясновельможностъ! — взмолился Функе, — Я все сделаю. не губите меня, пан гетман! Деток малых пожалейте…

Пришлось казакам вытащить негоцианта за руки.

Грамоту, написанную Вальтером Функе, о доставке в Чигирин купленных им весной в Кафе невольников в тот же день повез слуга Вальтера Функе — Юлий Штольц.

Плохо кончилось дело для Степана Гармаша и его управителя. В конце июня в Чигирине генеральный суд судил их за измену.

На майдане над Тясмином, при многолюдном стечении мещан, казаков и посполитых, генеральный судья Богданович-Зарудный с красного помоста читал:

«Именем гетмана его царского величества Украины с войском, Зиновия-Богдана Хмельницкого генеральный суд расследовал и установил, что купец Гармаш Степан и управитель рудни Веприк мещанин Медведь Федор нарушили существующий запрет гетмана — под страхом смертной казни продавать железо в чужие руки, на пользу врагам края нашего и в ущерб и обиду краю нашему, вере и всем людям нашим. Купцов-иноземцев Адама Виниуса из Роттердама и Вальтера Функе из Франкфурта-на-Майне, как участников сего воровства, но людей, подвластных чужеземным державам, за пределы Украины выслать, взыскав с них на покрытие убытков деньгами с каждого по сорок тысяч гульденов…»

Богданович-Зарудный на миг остановился, взглянул на позорные столбы, к которым привязаны были преступники, окруженные стражей, и продолжал читать. Ветер разносил над майданом слова:

«Гармаша Степана и Медведя Федора казнить смертью через повешение в городе Чигирине на магистратском майдане, привязав каждому на грудь и спину таблички с надписью: «Вор, отступник, предатель». И каждому, кто будет проходить мимо позорных столбов, надлежит плюнуть в глаза этим злодеям, которые отечество и весь народ наш обманули и предали. Имущество преступников полностью отобрать в пользу военной казны.

Дано в Чигирине и утверждено гетманом Зиновием-Богданом Хмельницким».

Довбыши ударили в котлы. Закричал Федор Медведь, Гармаш потерял сознание. Функе и Виниус с ужасом глядели на толпу, которая грозною стеной надвинулась на них. Но вскоре их отвязали и повезли, окружив стражей, в замок. Женщины и мужчины грозили им кулаками, швыряли в них мусором.

На майдане среди народа стояли Григорий Окунь и Демид Пивторакожуха.

— Есть правда на свете, — то и дело повторял Окунь. — Слышишь, Демид, как голосит Медведь? Пойдем-ка плюнем ему в глаза, ворюге.

— Ой, братцы, не буду! — взмолился казакам Гармаш, но услыхал в ответ:

— Какие мы тебе братцы? Хитер! Под виселицей в родичи лезешь?

Не верил Степан Гармаш, что конец пришел. До последней минуты был спокоен: если не зять Лисовец, то Выговский выручит. Оттого молчал Гармаш и словом не обмолвился до конца, а мог бы… Как Капуста ни допытывался, он молчал. Увидел Гармаш на красном помосте Выговского. Тот стоял — и ни звука. Потащили казаки Гармаша через помост к виселице, вот уже ставят под виселицу. Гармаш закричал:

— Стойте… Важное скажу… Признаюсь…

— Живее делайте свое! — свирепо закричал казакам Выговский и взмахнул перначом.

Ничего не успел сказать Степан Гармаш. Через минуту уже, прикусив язык, качался в петле.

Выговский вынул платок из кармана и дрожащей рукой вытер мокрый лоб. Молча выслушал гневный укор Богдановича-Зарудного:

— Не в свое дело, пан генеральный писарь, вмешиваешься! Не тебе тут кричать и приказывать. Это нарушение закона.

Не помиловал Хмельницкий и генерального обозного Носача с генеральным скарбничим Иваничем.