Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
…И когда уже сидел в радной палате за столом, над разостланными картами, слушая внимательно, что говорят королевские комиссары паны Бенёвский и Евлашевский, перед глазами все еще был этот могучий орел, и то, что Хмельницкий видел его здесь, сквозь резные дубовые брусья потолка радной палаты, наполняло сердце спокойствием.
Измученный недугом, но не сломленный им, он держался прямо, положив локти на стол. Возле него сидели Иван Богун, Мартын Пушкарь, Лаврин Капуста. По другую сторону стола — Казимир Бенёвский, Людвиг Евлашевский и Генрих Зализькевич.
Бенёвский —
— Пан гетман, панове полковники, его величество король Ян-Казимир поручил мне заверить вас, что все, о чем постановим, будет им подтверждено до последнего слова. Для того, чтобы мы с вами здесь заключили договор на мир и установили рубежи, мне доверена королевская печать, я привез ее с собою.
Бенёвский вынул из шкатулки по правую руку от себя печать и положил ее на стол.
— Когда мы придем к согласию, — а в том, что так будет, нет сомнения, — мы подпишем договор, поставим печати свои, а король в Варшаве поклянется на Священном писании. Он обещает нерушимо блюсти все, что мы постановим здесь договором. Теперь дозволь, пан гетман, прочитать грамоту короля Яна-Казимира, посланную твоей милости, и вручить ее затем тебе.
— Читай, пан комиссар, — сказал Хмельницкий.
Бенёвский встал, вынул грамоту из шкатулки. Почтительно встали комиссары. Не спеша, опираясь на руки, поднялся Хмельницкий, то же сделали полковники.
Комиссар Бенёвский торжественно читал каждое слово королевской грамоты.
— «Я знал, благородный гетман, твой великим ум и надеюсь, что ты уже удовольствован мщением за обиды, которые причинены шляхтой русскому народу. Простри же великодушную руку примирения и подай помощь падающей Польше, которая была и твоей матерью…»
— Мачехой, мачехой! — дважды пробасил Хмельницкий. — Прости, что перебил, пан комиссар, но правду лучше сказать сразу.
Бенёвский побледнел. Покосился на Евлашевского. Тот только плечами пожал. Комиссар вздохнул и продолжал читать:
— «Ты — главная причина бедствия Речи Посполитой. Теперь, быть может, шведы и венгры раздерут ее на куски! Я не прибегаю к суетным средствам, не приглашаю наемного войска из итальянцев, французов, немцев; я обращаюсь к тебе, к войску казацкому, ко всему мужественному украинскому народу. От вас началось разорение Польши, пусть же от вас последует и спасение!»
Комиссар вытер взмокший лоб. Протянул грамоту Хмельницкому и опустился на скамью. Хмельницкий сел в кресло, неторопливо перечитал королевскую грамоту, накрыл ее широкою ладонью правой руки и, коснувшись левой гетманской булавы, лежащей перед ним, тихо сказал:
— Заговори с нами таким языком после Желтых Вод — не знали бы паны-шляхтичи горя и заботы. Что ж, панове комиссары, я не хочу войны с Речью Посполитой. Народ наш живет мирно и только о своем труде помышляет. Чужого нам не нужно. А если паны шляхта и король того же держаться будут, почему бы нам не жить в согласии? Не вижу причин для раздора. Но прежде чем говорить о помощи, мы должны обозначить наши рубежи.
— Не лучше ли, ясновельможный пан гетман, отложить это дело до окончания войны со шведами? — предложил Евлашевский.
— Нет, — твердо ответил Хмельницкий. — А вы как мыслите? — спросил он у полковников.
— Сейчас нужно рубежи обозначать, — сказал Богун.
— Сейчас, — отозвался Пушкарь.
Капуста только кивнул головой в знак согласия.
— Вот видите, не я один такой мысли. Что ж, панове комиссары, вам наши предложения известны, ведь целую неделю толкли воду в ступе, — Хмельницкий бегло усмехнулся. — Вон тут на карте все показано надлежащим порядком.
Пододвинул к себе карту и провел пальцем волнисто-ломаную линию; глаза комиссаров и полковников неотрывно следили за неторопливым движением его руки.
— Это окончательно, и уступить ни пяди земли не могу. Все сие нашего кровью полито. Девять лет бился народ за эти земли и города, за эти нивы и реки. Бился за свое. Испокон веку оно наше. Не говорю уже про Червонную Русь. А что до земель на Полесье, то и здесь вашей мысли, чтобы они остались под королем, не принимаю. Земли эти — наша общая граница с Московским царством. Чужое войско здесь быть не может. Коли согласны — быть миру.
С минуту продолжалось молчание. Потом глуховатым голосом Бенёвский ответил:
— Мы согласны, пан гетман.
— Полковник Богун, прошу, прочитай наш текст договора.
Звонко и четко, слово за словом вычитывал Богун договор о рубежах. Хмельницкий пристально следил за лицами послов. Где-то глубоко в сердце теплилась радость. Дожил-таки, увидел своими глазами! Тешила мысль: «Собственными глазами вижу, как надменные сенаторы принуждены глотать восторжествовавшую правду, которая для них горше отравы. Что ж! Пейте, пейте, паны комиссары! Этот напиток я приготовил для вас своими руками. Может, и сердце свое на этом разбил? Но дело стоит того. Читай громче, Богун, — хочется подсказать Богуну, — пускай вся Украина услышит. Пусть все посполитые по обеим сторонам Днепра знают о том. Прикажу написать универсал и читать по всем городам и селам», — решает Хмельницкий.
И когда Иван Богун начинает уже читать о рубежах, Хмельницкий, подперев голову рукой, внимательно слушает.
— «Комиссары короля Яна-Казимира, чрезвычайные послы, основываясь на доверительных грамотах, к которым приложена собственноручная подпись короля Речи Посполитой, согласны и постановляют, что отныне рубежи между Речью Посполитой и Украиной были установлены так: от устья Днестра вверх по Днестру, до границ Покутья, оттуда на север до верховья реки Горыни, которая будет служить рубежом вплоть до впадения оной в Припять. Отсюда рубеж идет к Старому Быхову (при этих словах Хмельницкий вспомнил Степана Подобайла, полегшего под Быховым)… а затем вверх по Днепру. От Старого Быхова рубеж идет через Днепр, вдоль реки Сож, до города Рославля, оттуда он спускается вниз до Черного моря. На юге берег Черного моря между Днепром и Днестром — земля украинская. На землях, соединяющих Украину с Московским царством, жолнерам польским, а также шляхетским маетностям не быть».