Перикл
Шрифт:
Земля в тюремном дворе была истоптана до пыли. Капли вина покатились по ней шариками, как по раскалённой сковороде.
За каменной оградой покачивались на ветру деревья, на западе висело солнце, на востоке в золотых отсветах лучей вознесённый ввысь Акрополем сиял Парфенон. Он был прекраснее солнца.
— Когда я смотрю на солнце, я думаю об Истине, — сказал Сократ, — когда же я смотрю на Парфенон, я думаю о Прекрасном. Благо в соединении Истины и Прекрасного...
— Говорят, ты рисковал жизнью, защищая нас, — обратился к Сократу Перикл-младший. — Поговори со мной, — попросил он, — ты мужчина, ты участвовал в боях...
Сократ понял Перикла: тому нужна была поддержка перед казнью, слова о том, как должно мужчинам встречать смерть, сильное плечо для опоры. Но тут и Аспасия
— Возлияния земным богам уносят из нашей души глупое и тёмное, унавоживая этим землю. А бессмертно только то, о чём сказал Сократ: Прекрасное, Истина и Благо. В ком этого нет, тот не воскреснет. Любуйся солнцем, Парфеноном и вспоминай о благе, которое ты творил для Афин, произнося речи, командуя воинами, сражаясь с врагами. Ты жил достойно, сынок. Но ничего уже не добавишь. Скоро зайдёт солнце, померкнет Парфенон и для добрых дел не останется времени. — Она выпила вино в три глотка, стукнула кружкой по столу, совсем по-мужски, и велела Сократу: — Рассказывай!
— Когда члены Совета готовы были обвинить меня и отдать под стражу, — отвечая на просьбу Перикла-младшего, заговорил Сократ, — я думал о том, что мне следует, несмотря на опасность, стоять на стороне закона и справедливости, чем из страха перед тюрьмой и смертью быть заодно с Советом, потому что его решение было несправедливым. Победа при Аргинусах, конечно, победа, но она заранее была обременена всякими несчастьями. Наша эскадра готовилась к походу в спешке, на снаряжение ста десяти кораблей было отведено лишь тридцать дней. Большую часть воинов на кораблях составили метэки и рабы, которым, в нарушение закона Перикла, дали гражданство и свободу. Мы победили в бою спартанцев, но потеряли двадцать пять кораблей, к тому же разразилась буря. Спартанцы потеряли меньше, хотя и отступили, надеясь вернуться и вернуть себе Митилену. Они вернутся, тогда мы не устоим, потому что мы истощены, потому что тонет наш общий корабль под ударами штормовых волн — тонут Афины. И кто не погиб вчера, не погибнет сегодня, умрёт завтра. Над нами тяготеет рок. Возбуждённый демагогами демос прожорлив, мстителен и подозревает всех в измене. Но я знаю имя нашего главного изменника: нам изменило Счастье...
Несколько стражников прошлись по двору от стола к столу, напоминая о том, что приговорённым не следует пить слишком много вина, что надо помнить о последней чаше и оставить для неё в желудке место. Они вставили в стенные ниши ещё не зажжённые факелы в ожидании близкой ночи.
— Из Спарты нам передали известие о том, — сказала Феодота, которая была лучше других осведомлена о событиях, происходящих в мире, по той простой причине, что её «дом любви» по-прежнему посещали гости из разных стран, — что спартанцы сегодня, когда афиняне готовят яд для своих стратегов (наливают в чаши цикуту), празднуют свою победу: у них при Аргинусах погиб лишь один наварх Калликратид, а мы потеряли всех стратегов. Твой дядя Евриптолем произнёс перед моими девочками речь, которую ему так и не дали произнести перед Экклесией. Он сказал, что мы осудили наших стратегов как изменников лишь за то, что они из-за бури не в силах были исполнить закон предков, посланный богами. Но боги сами с той поры уничтожали тысячи людей, оставляя их трупы на растерзание хищным птицам. Он, этот Евриптолем, сказал, что наших стратегов следовало бы увенчать венками победителей, а не казнить по приговору дураков.
— А где Евриптолем? — спросил Перикл-младший. — Почему он не пришёл проститься?
— Его отправили обратно в Митилену, — ответила Аспасия.
В тюремном дворе становилось всё более шумно. Люди начали переходить от стола к столу с сочувственными и подбадривающими речами. Потом все шестеро приговорённых к казни пожелали сесть рядом за один стол. Все другие столы были тут же приставлены к столу стратегов, и все родственники и друзья сгрудились вокруг них. За длинными речами и за краткими тостами, которые сопровождались дружным звоном кружек, не заметили, как село солнце, как потемнело
— И вот, поскольку уже темно, — сказал начальник тюрьмы, воодушевлённый аплодисментами осуждённых, — то и начнём. И родственникам пора отдохнуть, и я устал за день от постоянного бдения. Смертникам же скажу: это — как перед боем, вам не привыкать, но совсем не больно.
— Пробовал ли ты сам? — спросил его один из стратегов.
— Пробовал, — ответил весёлый начальник тюрьмы. — Обмертвел вот до сих пор, — он похлопал себя по коленям, — столько выпил. А если бы выпил больше, то и ответить бы вам теперь не смог.
Ложа установили вдоль стены, под факелами. Тюремные слуги принесли кратер с цикутой, глиняные чаши мерой в хеник [9] , черпак, всё это поставили на стол, освободив его от посуды и закусок, потом откуда-то из темноты появился человек в чёрном плаще, один из членов Коллегии Одиннадцати, подошёл к столу и приказал тюремному слуге наполнить ядом чаши. Тот резво принялся за дело, поставил все шесть чаш в один ряд, плотно друг к другу, чтобы яд из черпака не пролился мимо, размешал цикуту в кратере, как перемешивают вино с водой, потребовал от другого слуги поднести к нему факел и наполнил чаши до краёв.
9
Около одного литра.
— Вот, — сказал человек в чёрном, — теперь прощайтесь. Приговорённые подходят к своим ложам, выбирайте любое. — Он показал рукой, что пора идти к ложам. — Затем к нему по одному приближаются родственники и друзья, прощаются и уходят, уступая место другим. Осуждённым всё время оставаться возле лож, чаши вам будут поднесены.
— Я пойду последней, после вас, — сказала Сократу и Феодоте Аспасия.
Первой к Периклу-младшему подошла Феодота. Обняла его, поцеловала и, утирая слёзы, вернулась на прежнее место, за поставленные в один ряд пиршественные столы.
Вторым с Периклом-младшим простился Сократ. Похлопал его по плечу, обнял и сказал:
— Страшнее всего — матери. Думай о ней. Прощай.
— Прощай, Сократ. Говорят, что перед смертью люди пророчествуют. Хочешь пророчество?
— Нет, — ответил Сократ. — Я знаю, что город убьёт и меня. В сущности, он убивает всех: одних посылает в бой, других заражает болезнями, третьих изводит лишениями, казнями и ещё всякими способами. Когда мы говорим, что любим свой город, мы признаемся в любви к своему палачу. Думай о матери. И пообещай, что найдёшь там отца. Привет ему от Сократа. Скажешь ему, что демократия чего-то стоит только при мудром вожде.
— Обещаю. Прощай.
— Прощай.
Аспасия села рядом с сыном на ложе, склонила голову на его плечо.
— Всё уже сказано, мама. Правда? — Перикл слегка притиснул мать к себе.
— Разве мы о чём-нибудь говорим? — грустно отозвалась Аспасия. — Мне кажется, что мы и не начинали. Такой короткой оказалась наша жизнь — не успели начать разговор, а уже и времени для него нет.
— Я помню много твоих слов: о верной любви, о преданности отечеству, о пренебрежении всем бренным ради обладания истинными ценностями. Я часто возвращался к твоим наставлениям, вспоминал и поступал, как ты советовала. Ах, лучше бы я бросился в море и утонул там, при Аргинусах. Но буря не унималась два дня, и было темно, как ночью.