Перикл
Шрифт:
Стратег Фукидид, предвидя, что эта война будет длительной, по совету Аспасии сразу же начал записывать всё, что имело к ней отношение, чтобы затем по этим записям воссоздать полную картину Пелопоннесской войны.
— Ты превзойдёшь Геродота, — сказала ему Аспасия. — Если хочешь, и я поработаю для тебя: стану описывать то, что окажется недоступным твоему наблюдению или исследованию.
— Приму твою помощь с благодарностью, — ответил Фукидид.
Вот одна из записей Фукидида тех дней: «Афиняне последовали предложению Перикла и принялись вывозить с полей жён, детей и домашнюю утварь и даже уничтожили деревянные части домов. Овец и вьючных животных они переправили на Эвбею и соседние острова. Тяжко было афинянам покидать насиженные места, так как большинство из них привыкло жить на своих полях. Поэтому-то теперь афинянам было нелегко переселиться в город и бросить своё добро, тем более что они лишь недавно, после персидских войн, восстановили свои деревянные жилища и обзавелись хозяйством. С грустью покидали они домашние очаги и святыни, которые привыкли считать ещё со времён древних предков наследием предков.
Переселившись в Афины, лишь немногие беженцы нашли себе жилища или приют у друзей или родных. Большинство же вынуждены были занять городские пустыри или поселиться в святилищах богов и героев, кроме храмов на Акрополе, Элевсиния и нескольких других накрепко запертых зданий. При таком затруднительном положении пришлось целиком заселить даже Пеларгик у подошвы Акрополя, где запрещалось селиться под страхом проклятия. Это запрещение подтверждалось заключительным стихом пифийского оракула: «Пеларгику лучше быть пусту».
Множество беженцев расположились даже в башнях обводной стены и других местах, где кто мог. Ведь город не вмещал такого скопления беженцев, так что пришлось приспособить под жильё, разделив между собой, даже Длинные стены и большую часть обводных стен Пирея. Тем временем военные приготовления в Афинах продолжались: афиняне собирали боевые силы союзников и снаряжали эскадру из ста кораблей для нападения на Пелопоннес».
Архидам захватил Ахарну и остановился там в ожидании, что Перикл выйдет ему навстречу, так как ахарняне составляли большую часть его гоплитов.
— Я думаю, что Архидам не пойдёт дальше, — сказал Перикл, удерживая войско в Афинах. — Вспомните, как четырнадцать лет назад спартанский царь Плистоанакт дошёл до Элевсина и возвратился назад.
Аспасия сделала запись для Фукидида: «Архидам остановился всего в шестидесяти стадиях от Афин, на расстоянии, которое лошадь может проскакать за половину летнего часа. Для афинян это было нестерпимым. Разорение родной земли производило на них страшное впечатление, особенно на молодёжь, которая ещё не видела войны. На улицах города собирались сходки. Одни граждане требовали немедленного выступления на врага, другие им возражали. Всеобщее возбуждение царило в городе. Народ был сильно раздражён против Перикла: люди совсем не вспоминали его прежних советов, но поносили его теперь за то, что он, будучи стратегом, не ведёт их на врага, и винили во всех бедствиях.
Перикл же хотя и видел, что афиняне раздражены создавшимся положением и мрачно настроены, всё же решение своё не выступать против врага считал правильным. Поэтому он не созывал Народного собрания или какого-нибудь другого совещания, опасаясь, что афиняне, не взвесив разумно положения дел, в раздражении могут наделать ошибок. Он приказал тщательно охранять город и старался по возможности успокоить народ».
Запись Фукидида: «Пелопоннесцы выступили из Ахарны и начали опустошать другие демы. Между тем афиняне послали эскадру из ста кораблей, которую снаряжали уже давно, с тысячью гоплитов и четырьмястами лучников в поход вокруг Пелопоннеса. Командовали эскадрой Каркин, поэт, сын Ксенотима, Протей, сын Эпикла, и Сократ, сын Антигена. Афиняне поплыли вдоль берегов Пелопоннеса. Пелопоннесцы же оставались в Аттике, пока у них хватало продовольствия, затем они отступили, однако не тем путём, каким пришли, а через Беотию. По прибытии в Пелопоннес войско разошлось по своим домам».
Афиняне ликовали. Народное собрание решило — и Перикл этому подчинился — вторгнуться с войском в Мегариду. К войску присоединилась эскадра, обошедшая Пелопоннес и разрушившая многие города. Разорив Мегариду, войско и флот возвратились с богатой добычей домой.
Зима прошла спокойно. Перикл щедро раздавал народу деньги, особенно беженцам, которые нуждались в них более всего, и уверял всех, что после второго вторжения в Аттику пелопоннесцы успокоятся — и на этом войне будет положен конец.
— Для третьего похода у пелопоннесцев не найдётся средств, — говорил он, — а мы по-прежнему сильны, крепки и богаты.
Едва потеплело, Архидам снова собрал своё войско на Истме и в начале лета вторгся в Аттику и принялся её разорять, не встречая никакого сопротивления со стороны афинян.
— Порезвятся и отступят, — предсказывал Перикл. — Скоро вы это увидите.
— Надо выступать, — настаивали стратеги.
Народ негодовал и требовал отставки Перикла. Поэт Гермипп, тот самый, что в своё время оклеветал Аспасию, распространил по городу такие стихи:
Эй, сатиров царь! Почему же ты Не поднимешь копьё? Лишь одни слова Сыплешь ты про войну, всё грозней и грозней, А душа у тебя — Телета!Перикл был твёрд и стоял на своём. Но тут случилось непредвиденное. Под пером Фукидида это непредвиденное выглядело так:
«Через несколько дней после второго вторжения пелопоннесцев в Аттику в Афинах появились первые признаки заразной болезни, которая, как говорят, уже раньше вспыхивала во многих местах, особенно на Лемносе и на других островах. Но никогда ещё чума не поражала так молниеносно и с такой силой и на памяти людей нигде не уносила столь много человеческих жизней. Действительно, и врачи, лечившие болезнь, не зная её природы, не могли помочь больным и сами становились первыми жертвами заразы, так как им чаще всего приходилось соприкасаться с больными. Впрочем, против болезни были бессильны и все другие человеческие средства. Все мольбы в храмах, обращения к оракулам и прорицателям были напрасны. Наконец люди, сломленные бедствием, совершенно оставили надежды на спасение.
Впервые, как передают, болезнь началась в Эфиопии, что над Египтом. Оттуда она распространилась на Египет, Ливию и на большую часть владений персидского царя. Совершенно внезапно болезнь вспыхнула также и в Афинах; первые случаи заболевания появились среди населения Пирея — жители Пирея даже пустили слух, что пелопоннесцы отравляли цистерны: ведь тогда в Пирее ещё не было колодцев. Позднее болезнь проникла также и в верхний город, и тогда стало умирать гораздо больше людей.
Люди погибали одинаково как при отсутствии ухода, так и в том случае, когда их хорошо лечили. Против этой болезни не помогали никакие средства: то, что одним приносило пользу, другим вредило. Недуг поражал всех, как сильных, так и слабых, без различия в образе жизни. Однако самым страшным во всём этом бедствии был упадок духа: как только кто-нибудь чувствовал недомогание, то большей частью впадал в полное уныние и, уже более не сопротивляясь, становился жертвой болезни; поэтому люди умирали как овцы, заражаясь друг от друга. И эта чрезвычайная заразность болезни и была как раз главной причиной повальной смертности. Когда люди из боязни заразы избегали посещать больных, то те уходили в мир иной в полном одиночестве — и действительно, люди вымирали целыми домами, так как никто не ухаживал за ними. А если кто навещал больных, то сам заболевал: находились всё же люди, которые, не щадя себя, из чувства чести посещали больных, когда даже родственники, истомлённые непрерывным оплакиванием умирающих, под конец совершенно отчаивались и отступали перед ужасным несчастьем. Больше всего проявляли участие к больным и умирающим люди, сами уже перенёсшие болезнь, так как им было известно её течение и они считали себя в безопасности от вторичного заражения. Действительно, вторично болезнь никого не поражала. Поэтому выздоровевших превозносили как счастливцев, и у них самих радость выздоровления порождала надежду, что теперь никакая другая болезнь не будет для них смертельной.
Это постигшее афинян бедствие отягчалось ещё наплывом беженцев из всей страны, и особенно страдали от болезни вновь прибывшие. Жилищ не хватало: летом приходилось жить в душных временных лачугах. Умирающие лежали друг на друге, где их заставала гибель, или валялись на улицах и у колодцев, полумёртвые от жажды. Сами святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам. Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как мог. Иные при этом даже доходили до бесстыдства, за неимением средств, так как им раньше уже приходилось хоронить многих родственников. Иные складывали своих покойников на чужие костры и поджигали их, прежде чем люди, поставившие костры, успевали подойти. Другие же наваливали принесённые тела поверх уже горевших костров, а сами уходили.