Перикл
Шрифт:
И вообще с появлением чумы в Афинах всё больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрёт ли прежде, чем успеет достичь её. Наслаждение и всё,
Таково было бедствие, угнетавшее афинян: в стенах города народ погибал от болезни, а землю разоряли пелопоннесцы. Неудивительно, что в такой беде старики вспоминали о стихе, который, по их словам, в древности возвестил оракул: «Грянет дорийская брань — и мор воспоследствует с нею».
Спартанцы, испугавшись, что чума поразит и их, едва узнав о ней, поспешили уйти из Аттики за перешеек.
Перикл с огромной эскадрой бросился к берегам Пелопоннеса, чтобы нанести Спарте дополнительный урон, но ничего не добился — болезнь распространилась и среди морской пехоты, среди эпибатов.
Народ, доведённый до отчаяния, вознегодовал на Перикла, считая его виновником всех бед: он не начал первым войну против спартанцев, допустил их в Аттику, позволил им разорить её, загнать тысячи и тысячи беженцев за крепостные стены Афин, где от скученности и грязи зародилась чума.
Народное собрание отстранило Перикла от должности стратега и наложило на него штраф в размере сорока талантов. На том же собрании решено было послать в Лакедемон послов для заключения перемирия. Спартанцы потребовали от афинян полной капитуляции...
Заболел чумой и вскоре умер старший сын Перикла Ксантипп. Затем умерла жена Ксантиппа. После неё — сестра Перикла и несколько дальних родственников. Похороны были так часты, что Перикл занимался ими как главной своей работой. Последним он похоронил младшего сына от первой жены Парада, которого очень любил, и в тот же день Народное собрание вернуло ему должность стратега.
Аспасия в эти дни сделала для Фукидида такую запись: «Перикл устоял под ударами всех несчастий, хороня своих детей, родственников и друзей. Он не потерял величия духа и твёрдости. Никто не видел, чтобы он плакал на похоронах или на могиле. Но смерть Парада сломила его: возлагая на мёртвого сына венок, он вдруг залился слезами. Никогда прежде я не видела, чтобы он так рыдал. Возвращение ему должности стратега не утешило его. Но он, преодолевая себя, рьяно взялся за дело, готовя новый удар по Пелопоннесу, но вскоре заболел и слёг».
— Прошу тебя, — говорил он Аспасии, — не подходи ко мне. Отправь сына на Эвбею и уезжай сама. Жить без тебя я не мог, а умереть смогу. Только была бы жива ты, только не заболел бы наш мальчик. Надо мной же тяготеет проклятие Алкмеонидов.
Лисикл увёз Перикла-младшего на Эвбею, где у него было имение в горной долине, обильное чистыми источниками и ограждённое от мира скалами и лесами.
Аспасия осталась с Периклом.
Он болел не так тяжело, как другие афиняне, заразившиеся чумой. Может быть, потому, что его лечил Гиппократ.
— Я всё же умираю, — сказал он Аспасии на десятый день болезни, когда они остались в комнате одни. — Я чувствую, как моя кровь превращается в ядовитую жидкость, которая заполняет все жилы. Почему ты не уехала е сыном?
— Моя жизнь — это ты, — ответила Периклу Аспасия. — А у сына будет другая жизнь.
— А что делается в Афинах? — спросил он на другой день.
— Афиняне отменили твой закон о гражданстве, чтобы сделать тебе подарок: теперь наш сын Перикл-младший будет гражданином Афин.
Услышав эту новость, Перикл долго лежал молча с закрытыми глазами, потом взглянул на Аспасию и спросил:
— А ты? Теперь и ты афинская гражданка?
— И я.
— Тебе это нравится?
— Да. А тебе?
— Нельзя отменять однажды принятые законы — так можно разрушить основу государства. Нельзя.
— Экклесия не отменила твой закон, а сделала лишь исключение для нашего сына и для меня.
— И этого не следовало делать. Нельзя делать исключения ни для кого. Иначе демократия погибнет.
Теперь замолчала Аспасия: было обидно, что и на смертном одре Перикл думает больше об Афинах, чем о ней и об их ребёнке... Потом поправила ладанку на его шее, сказала:
— Афиняне и в остальном больше не следуют твоим советам.
Перикл, казалось, не услышал её слов. Затем тяжело вздохнул и попросил:
— Позови друзей. Пришла пора проститься.
Пришли Софокл, Сократ и Продик. Их привёл Гиппократ. Велел им сесть поодаль от постели Перикла, окурил их дымом, сказал:
— Он не спит. Он слышит вас. Говорите, что хотите сказать. Может быть, он ответит вам.
Первым заговорил Софокл. Он стал вспоминать великие заслуги Перикла перед афинянами, о девяти трофеях, которые он воздвиг в память о девяти выдающихся победах во славу отечества, одержанных под его началом. Сократ описал прекрасные храмы и дворцы, возведённые стратегом. Продик заговорил о политической мудрости вождя. Так они беседовали по древнему обычаю, напоминая умирающему о его славных делах, чтобы тому было легче умирать, легче распроститься с жизнью, сознавая, что прожил он её не зря, исполнил долг перед соотечественниками и богами.
Перикл, слушая Продика, пошевелился, приподнял руку и ткнул пальцем в ладанку, которую Аспасия надела ему на шею, открыл глаза и улыбнулся.
— Вот, — сказал он тихо. — Последняя надежда — эта ладанка. А помощи от людей и от богов уже не жду. Египетские жрецы говорили мне, что конец света наступит через две с половиной тысячи лет. Но для меня он наступит сегодня. Конец света придумали умирающие. Со смертью всё кончается...
Софокл, Сократ и Продик, отвергая запрет Гиппократа, подошли к ложу Перикла.