Период распада
Шрифт:
Столица приняла авиаторов хмуро, холодным ветром и дождем. Огромный мегаполис, многое видевший и многое переживший, был теперь совсем не для таких, как они, — море машин, большей частью стоящих в пробках, а не едущих, набитое до предела метро, стеклянные пики зданий, словно осколки стекла, вошедшего в тело старого города. Полковник помнил еще старую Москву, довелось погулять, когда на переподготовку после Афгана направляли. Этот город тогда тоже был нерусским — но нерусским был только город, а люди были русскими. Сейчас русского здесь не осталось почти ничего: ни зданий, ни двориков, которые воспел в своих песнях Окуджава, ни автомобилей, ни самое главное — людей. Кавказ, сплошной Кавказ, темные, горбоносые лица на улицах, может быть, их было и не большинство — но они бросались в глаза. Вели себя на удивление тихо — возможно, потому, что на улицах было много полиции [106] ,
106
Милицию все же переименовали в полицию.
Вечером его вызвали в Министерство обороны, где представили какому-то штатскому — в руководстве министерства все больше было штатских, причем штатских характерных, среднего роста, молчаливых и с царапающим взглядом глаз, по которым нельзя прочитать, что человек думает. Такой же стоял сейчас перед ним — господи, такого даже при Сталине не было, чтобы армией командовала госбезопасность. Ничего не объясняя, штатский представил ему еще одного штатского, только явно военного, с ранней проседью в волосах и жестким, словно вырубленным топором лицом, дал расписаться в приказе, из которого следует, что он сам, полковник Бажаев, и весь его экипаж, вместе с вертолетом, поступает в распоряжение некоего полковника Симонова и сказал: «Свободны». Вместе с военным в штатском они вышли из здания министерства, не договариваясь, пошли в одну и ту же сторону, потом нырнули в какой-то проулок, завешанный зеленой пластиковой сеткой — строили очередной новодел на месте разрушенного купеческого особняка, и только там, не говоря ни слова, крепко, до хруста в костях обнялись.
— Узнал, что ли?
— Поляна с тебя, я тебя первый узнал…
Полковник Бажаев и «полковник Симонов» знали друг друга добрый десяток лет, даже больше. Еще с Дагестана, с девяносто девятого, когда еще майор Бажаев высаживал на поросшие лесом склоны группу спецназа, которой командовал тогда носивший капитанские погоны Владимир Синявин, выпускник новосибирского училища, факультет разведки. Потом была Чечня, вся Чечня, которую и тот и другой прошли до конца, без остатка — ума все-таки поднакопили, и для должного взаимодействия группы спецназа прикрепляли к вертолетам на постоянной основе. Хапнули своего потом и в Дагестане, и в Ингушетии, охотясь в лесных массивах на неуловимые банды ваххабитов, пользующиеся поддержкой подавляющего большинства населения в тех местах, потому что в исламе население видело хоть какое-то средство против оголтелого произвола местных властей, ведущих себя как оккупанты на оккупированной территории [107] . Потом Бажаева кинули на Ми-26, вроде как перед пенсией, чтобы не подставлял человек голову понапрасну, заодно и квартиру новую дали… в общем, на боевых он больше не работал.
107
Автор хочет заметить, что львиная доля представителей власти, которые так себя ведут — как оккупанты на оккупированной территории, — это не русские, нет. Это такие же дагестанцы, чеченцы, ингуши, назначенные на должности и выжимающие из этих должностей все, что можно выжать. То есть это не русская оккупация Кавказа, это просто бесправие и вопиющее беззаконие, которое с уходом русских только усилится.
Выбрали кафе, сели. Заказали всего понемногу — кафе было дешевым, для менеджеров, выскакивающих в обеденный перерыв, чтобы перекусить.
— Ты где сейчас? — спросил Симонов, вгрызаясь крепкими, волчьими зубами в не самый лучший шашлык.
— На «корове». А ты полковника выслужил, а?
— Полковник не полковник, — махнул рукой бывший командир разведроты, — какая разница. Сегодня полковник, завтра лейтенантом вырядят…
— Ты что теперь, с этими…
— Так точно. Черт… этот шашлык еще утром гавкал и по помойкам бегал!
Майор Владимир Синявин был в составе группы спецназа ГРУ, предотвратившей в двенадцатом году так и не ставшее известным широкой публике, но чрезвычайно опасное покушение на премьер-министра страны, собиравшегося снова переезжать в Кремль. Спецназ ГРУ был почти что расформирован, многое успели сломать. Но к чему, к чему, а к собственной безопасности наша власть всегда относилась с большим вниманием, и потому покушение это имело далеко идущие последствия. Больше всего досталось МВД — министерство расчленили на две части, сделали самостоятельными Внутренние войска, почему-то
— А что с армии ушел?
— Предложили, я и ушел. Служить можно по-разному.
Симонов пальцем начертил на скатерти букву «А». Бажаев согласно кивнул — понял, мол. Управление А ФСБ России. Подразделение «Альфа».
— Квартиру-то дали тебе?
— Дали. В Ростове теперь живу, благодать, тепло. А ты?
— Здесь. Погода в стольном граде с каждым годом все хуже и хуже, скоро в противогазах ходить будем, но пока держимся. Как Рита?
— А куда денется — нормально. Наташка в следующем школу оканчивает. Твоему Сереге невеста…
— Здесь невест…
— Что, не по чину, что ли? — нахмурился Бажаев.
— Пусть сам выбирает. Не неволю.
— Он где у тебя?
— В Рязань поступил.
Так, потрепавшись обо всем и ни о чем, доели шашлык. Заказали пива.
— Куда летим, знаешь?
— Ты скажешь. Нам задачи пока не ставили, просто стоим в Жуковском.
— Что за машина?
— Переделанная в триста восемьдесят третью [108] .
— Вооружение?
— Можем пару бортовых поставить. А надо?
108
Ми-383 — всепогодный и всесуточный Ми-26, по комплектации напоминающий американские вертолеты, используемые спецназом.
— Надо… — Симонов выругался, — еще как надо.
— Крым? — догадался Бажаев.
— Да какой к чертям Крым. У наших главняков ума на Крым не хватает. Что в Узбекистане творится — знаешь?
— Мятеж. Говорят, подавляют.
— А вот хрен! Ты карту помнишь? Ташкент — на отрезе от всей страны стоит. Телевизору не верь никогда… подавляют.
Полковник Бажаев вдруг почувствовал холод всем телом — как ветерок подул. Неприятный такой ветерок, холодный.
— Так мы что, туда входим?
Полковник Симонов, прежде чем ответить, долго смотрел на разноцветный поток машин, на суетливое движение толпы, текущей по тротуару, смотрел он с плохо скрываемой ненавистью.
— Нет. Не входим. Тамошний курбаши попросил, чтобы его вывезли оттуда. Все, ловить там больше нечего. Кто разбежался, кто перешел на сторону бандитов. Служба безопасности там зарплату баксами получает, они держат подступы к Ташкенту — пока. Со стороны Кыргызстана вошли крупные банды, до десяти тысяч человек. Курбаши решил мотать, пока не поздно, и обратился за помощью к нашим главным. Те приказали вывезти. Мы — я с группой и ты — как отряд ПСС. Всем этим мы и займемся.
— То есть мы не входим?
— Нет. Туда и обратно.
— А что ты так скалишься? Ты хоть прикидываешь, что было бы, если бы мы туда вошли? — спросил Бажаев.
— По двум причинам. Первая — все-таки туда надо войти. Один умный человек сказал, если не хочешь воевать на своей земле, воюй на чужой. Если мы сейчас там это не задавим… потом от Поволжья этих отбивать будем. Второе…
Симонов замахнул оставшееся в кружке, посмотрел на Бажаева абсолютно трезвыми злыми глазами.
— Вот скажи мне, Коля. Человек просрал страну, создал ваххабитский гадюшник, теперь салом пятки смазывает и звонит в Кремль — спасайте. И мы пойдем его спасать. Знаешь почему наши приняли решение его спасти? А я скажу тебе. Потому что он, б…ь, власть! Какая-никакая — а все же власть. Это у них — на уровне инстинкта — помочь своему, какой бы мразью он ни был. Потому что они сами — не лучше, и знают, что и им может потребоваться помощь. Вот и скажи мне, Коля, как же мы дожили с тобой до такой мерзости?