Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Фридрих имел постоянную оглядку назад – на Россию.
– Что там слышно в Петербурге? – спрашивал он.
Депеши Вильямса и доносы шпионов успокаивали его: на Неве торжественно открыта Академия художеств; Апраксин завяз за Ковно; Елизавета опять не вышла к столу, занедужив…
– Кампания будет горячей! – сказал Фридрих, надвинув шляпу. – А потому разгрузите лазареты в Богемии и Дрездене, чтобы нам не возиться с калеками… Скоро будет не до них!
На пустынном шоссе в Саксонии отряд цесарских пандуров разгромил лазаретный конвой. Посреди дороги одиноко застряла коляска. Австрийский офицер дернул
– Эй, вылезай по чести… Кто там стреляет?
Из коляски вышел раненый прусский офицер. Он сдернул с головы парик и швырнул его себе под ноги.
– Венские котята! – прорычал он, выдернув шпагу. – Я адъютант великого короля Фридриха – генерал Манштейн… Ну, что же вы не разбегаетесь при звуках моего имени?
Град пуль пронзил его насквозь, и Манштейн умер посреди дороги, в пыли, фонтанируя кровью (но шпаги из руки не выпустил). Так погиб человек, которому никак нельзя отказать в смелости; главаря прусского шпионажа в России не стало… Фридрих очень сожалел о гибели своего адъютанта, и вдова Манштейна подарила королю записки своего мужа о России.
– О России? – блеснули глаза короля. – Как это кстати!
Теперь эти мемуары Манштейна, ставшие знаменитыми, можно прочесть в любой приличной библиотеке. А тогда они были идеологическим оружием, и король Пруссии пока еще сомневался, в какую сторону повернуть это оружие – за войну с Россией или за мир с Россией.
Он решит этот сложный вопрос позже. А сейчас из балтийской мглы, ершистые от пушек в бортах, уже выплывали к берегам Пруссии белогрудые русские фрегаты и прамы. Первые выстрелы в этой войне Россия доверила своему флоту.
Мемель
– Вот и Мемель, – сказал адмирал Мишуков, опуская трубу. – Эскадр – на шпринг! Канонирные палубы обсушить. Крюйт-каморы проветрить. Команде – по две чарки. Кашу сей день варить с потрохами телячьими… Дать сигнал на «Вахтмейстер»: капитану бомбардиров Вальронду явиться на борт флагмана!
Ветер, дунувший из-под Куришгафской косы, сорвал жиденький паричок адмирала, и заплескались седые волосы моряка, кое-как обкромсанные ножницами…
А на серой взбаламученной воде рейда мотало бомбардирские корабли с зарифленными парусами. Захлестывало пеной «Селафаила», «Дондера» и «Юпитера». Рвало с якорей прам «Дикий бык», гневный и щетинистый от пушечной ярости. А на фрегате «Вахтмейстер» в нитку тянуло над рейдом брейд-вымпел начальника бомбардиров – Александра Вальронда.
Там уже отвалил вельбот, шли на веслах, выгребая в пене и в песнях, и скоро на борт к адмиралу поднялся капитан третьего ранга Вальронд: лицо красное – будто ошпарено, глаза распухли от соли и ветра, круглые – как у кота. Возле голенастых ног бомбардира крутился кортик офицерский, а на нем – золотом: «Виватъ Россiа».
– Саня, – сказал ему в каюте Мишуков, – назавтре штурм… Готовы ли? – И налил пузатую чарку перцовой. – Твоя! Пей, а я полюбуюсь. Еще смолоду зарок дал: после семидесяти лет в рот ее, проклятой, не брать!
– Дошли, – рапортовал Вальронд, – таким побытом… На «Юпитере» фок снесло, он же, падая, две стеньги переломил. На «Гаврииле» восемь кнехтов с планширем за борт кувырнулись. Всё сгнило, кусками
– Не труха у нас, а – флот, Санька! – отвечал ему Мишуков. – Ежели б трухой были, так до Мемеля не дошли б! А за то, что вы моряки не трухлявые, вот тебе ишо чарочка-отправочка. Выпей, голубь, во славу божию и ступай фарватер мерить…
Вальронд выпил не кривясь, пошел прочь – на дек. Кованные медью ботфорты бомбардира глухо били в палубный настил, звеня застежками, будто шпорами. Когда же перелезал через фальшборт, вздернулись рукава мундира, шитого не по росту, и стали видны на локтях свежие заплатки… Парады в Петербурге остались, а здесь – под Мемелем – и так сойдет!
Русские моряки в те времена были бедны, как церковные крысы. Платили им самый мизер, да и того годами от казны не доплачешься. Шли на флот больше дворяне мелкотравчатые – дети и внуки моряков или те, кто знал, почем фунт лиха, – и был корпус морской предан службе своей до исступления.
Это была почти каста, сознательно отгородившаяся от дворцовых интриг, презиравшая золоченые шатры сухопутных полководцев. Годами качались они на палубах, редко сходя на берег; ели солонину из бочек; сажали в гаванях лук и редьку; а жен своих, чтобы не тратиться на два стола, иногда держали под палубой, возле самых пороховых бочек…
На рассвете 20 июня эскадра пошла на прорыв в Куришгафскую заводь. В корме «Вахтмейстера» собрались офицеры. Над старенькими клавикордами болтало качкой длинный стержень барометра; в его столбе тускло отсвечивала ртуть. Из угла кают-компании неласково и сумрачно глядел с иконы святой Николай-угодник (стародавний шеф Российского флота). А наверху уже шипела палуба, которую матросы окатывали водой на случай пожара.
– Вы, господа высокие офицеры, и вы, господа благородные гардемарины! – произнес Вальронд. – Слов скажу мало, благо не ради слов война учалась жестокая… Ежели примечу в кораблях робость, то велю робеющим встать на шпринг, намертво! Дабы пруссаки, на нас глядя, ведали: пришли мы сюда прочно, а маневров, для чести нашей обидных, не будет! Теперь прошу господ наверх – по батареям, по декам, по мачтам…
«Элефант» и «Дикий бык», два отчаянных прама, свистя обтяжкою такелажа, уже рванулись через прибой прямо в горло залива. Розовые от лучей солнца, торчали вдали башни Мемеля. А в батарейных деках было сизо от чада. Из растворенных портов торчали чугунные зады пушек. Тут уже началась веселая работа.
– Братцы! – сказал мичман Мордвинов. – Бери, не обожгись!
В огне жаровни краснело ядро. Матросы в черных цилиндрах на головах, словно лондонские франты (но зато босиком, голые до пояса), подхватили черпаками раскаленное ядро.
– Отскочи!
Шипящее ядро тесно погрузилось в жерло.
Чертя по небу огненный след, словно комета, ядро опустилось за стенами крепости. Поворот – и «Юпитер», кренясь на оверштаге, врывается в Куришгаф следом за прамами. Корабли-бомбардиры идут под громадными знаменами ярко-красного цвета: это вызов к бою (и вызов виден всем издалека!). Вот и коса: желтый зыбучий песок дюн, редколесье сосен, прижатых к воде. С косы стреляет по кораблям прусская батарея.