Пером и шпагой
Шрифт:
Салтыков по прибытии своем к армии разругал Фермора:
– Почто конница Тотлебена гуляет, где ей угодно? И никогда Тотлебена не видать там, где ему быть надобно по диспозиции. А мне запорожцев не надобно; взять Тотлебена в шоры!
Впервые тогда обратили внимание на то, что доклады Тотлебена лживы: он доносит о пруссаках, когда их нет; пишет, что пруссаки ушли, – туда идут русские, и вырубаются подчистую пруссаками.
– Подтяните Тотлебена ближе к моей ставке, – указал Салтыков. – Мне надоели его гулянки от города к городу…
Самая
– У меня нет денег, чтобы расплатиться с моими храбрецами. Так скажите, что я отдаю им этот город на растерзание…
Получив в награду целый город, славный искусными ремеслами и торговлей, имперские войска для начала зарезали тесаками всех его жителей (дети и женщины пощажены не были). Людская кровь ручьями стекала в огонь пожаров…
Фридрих уже вырос под стенами Дрездена, где тогда проживало семейство польско-саксонского короля Августа III. Об этом и напомнил королю де Катт, на что Фридрих ответил:
– Головы курфюрстов так устроены, что не чувствуют боли, когда вырывают волосы у их подданных. Будем же рвать волосы прямо с голов властелинов…
Сделав несколько выстрелов по городу, Фридрих ждал, что Дрезден ему сдадут, дабы не подвергать опасности детей короля. Но… ошибся: австрийцы столицу Саксонии не сдавали.
– Тогда начинайте, – сказал король. – Мы сейчас устроим из Дрездена второй Ландсгут; люди мы уже давно знакомые, так чего нам церемониться?
«Великолепные дворцы и церкви, истинные памятники искусства и вкуса, рассыпались в развалины. Улицы были покрыты ранеными и раздавленными падением домов и колоколен. Вопли отчаяния раздавались по городу… Пользуясь смятением, австрийские солдаты, не приученные к субординации, пускались на грабеж; неистовства их над бедными жителями умножали общее бедствие… Вскоре цветущий и красивейший город Германии обратился в печальный остов, напоминавший о прежнем величии и богатстве!»
Судьба Дрездена оказалась ужасной: снаружи пруссаки уничтожали его ядрами, а гарнизон австрийцев уничтожал Дрезден изнутри. Две крысы трудились усердно над одной головкой сыра: одна крыса обгладывала его с корки, а другая забралась внутрь, жрала сыр и тут же гадила…
Фридрих потом спросил:
– Где же австрийские педанты и русские бестии?.. Принц Генрих, – обратился он к брату, – быстро и незаметно прокрадитесь в Бреславль, чтобы опередить Салтыкова… Даун не желает быть высеченным мною. Но когда нельзя высечь господина, тогда секут его лакея. Итак, я готовлю розги для Лаудона…
Лаудон в это время осаждал Бреславль; он послал трубача к коменданту крепости, чтобы передать ему такие слова:
– Мы не пощадим даже младенцев в ваших утробах!
На что комендант отвечал Лаудону
– Слава богу, мы пока еще не беременны…
Тут к Бреславлю подоспел Генрих Прусский, и Лаудон быстро собрал манатки. Но уже приближалась, отчаянно пыля по горизонту, армия России, и король понял:
– Вот решительный час, когда секира срубает голову! Никак нельзя смириться с соединением русских с австрийцами…
Далее Фридрих стал похож на жонглера: он катил перед собой один шар (самого Дауна), а сзади его настигал, подталкивая в спину, другой шар (командующий австрийской армией Ласси). В самом деле, когда подумаешь, то в искусстве полководцев бывают забавные положения! Одну армию противника Фридрих толкает перед собой, другая же армия противника толкает его самого, чтобы он еще активнее гнал впереди себя первую… Под городом Лигницем король едва перевел дух и сказал:
– Вот это была гонка! Одного не пойму: кто кого гнал? Я – Дауна или Даун – меня? Но сейчас дело за Салтыковым…
Салтыков подошел под Бреславль, абсолютно уверенный, что в городе австрийцы, и… его встретили ядрами: город уже был в руках пруссаков.
– Мерзописцы! – ругался Салтыков. – Можно ли быть беспечнее и бездарней? Нам же (нам, русским!) сейчас придется кровью расплачиваться за скудость ума чужого… Армия короля уже за Эльбой и за Шпрее! Если сейчас корпус Лаудона не примкнет к нам, я отвожу свои войска обратно – в Польшу… хоть в Тамбов, хоть в Иркутск, но здесь толку не будет!
– Наверное, Салтыков немало удивлен, не встретив Лаудона? – посмеивался Фридрих. – Конечно, он сейчас станет ожидать подхода его корпуса. Но, увы, я должен Салтыкова крайне огорчить: Лаудона он больше никогда не увидит…
И далее – за невозможностью высечь господина – король безбожно и безжалостно «высек» его лакея. Это «сечение» было проведено возле города Лигница.
Даун прислал Салтыкову письмо, что завтра обязательно атакует Фридриха. На следующий день он прислал письмо, что атаковать Фридриха не станет – один офицер его штаба удрал к Фридриху и утащил с собой все планы кампании… Салтыков махнул рукой:
– Я, кажись, и вправду заболел. Ну, сколько же можно рвать планы? Кулаками цесарцы машут, но когда же бить учнут?
Маленькая армия Фридриха теперь напоминала своим поведением живую скользкую змею. Эта змея искусно выкручивалась между тремя армиями – Дауна, Лаудона и Ласси. Днем австриякам казалось, что змея уже в их руках, осталось лишь раздавить ее; за ночь Фридрих умудрялся выскальзывать из тисков. Но радость австрийского штаба уже передалась в Вену.
– Мешок готов! – кричали венцы. – Осталось завязать его…
Невдалеке от города Лигница прусская армия окружила свое логово штыками аванпостов. Король прилег возле костерка, накрылся плащом. Мимо проходил солдат и угрюмо буркнул: