Персональный детектив
Шрифт:
Уже знакомый читателю Эмерик Олга-Марина Блаумсгартен, больше известный под прозвищем Грозный Эми, во время кси-шока впал в ступор. Так повлияла на него гипнотическая обработка, которой он подвергся в прошлой жизни, перед тем как стать человеком моторолы. Любопытно, что напарник его, Валерио Козлов-Буби, перенес кси-шок иначе, в ступор не впал, обошелся некоторым помутнением рассудка, которое на фоне всех остальных, куда более острых ощущений вовсе и не заметил. Вместо ступора он заполучил кратковременную бесценную идею. Моторола над этим явлением часто потом задумывался, даже отрядил для особого расследования
– По всей вероятности, – сказали они, прежде чем окончательно раствориться в «темной области», – личность Дона Уолхова специфически реагирует на разные доли гипноза, поэтому носитель этой личности, предварительно гипнозу подвергнутый, ощутит в момент кси-шока некоторое торможение восприятия, поскольку подсознательно будет стараться сконцентрировать свое внимание на цели, о которой имеет лишь самое смутное представление или не имеет вообще.
Объяснение было настолько смутным и настолько не соответствовало правилам, по которым отдельные интеллекторы или их кластеры общались с иерархически более высокими областями мозга моторолы, что, будь моторола человеком, он бы с досады сплюнул и грубо выругался. Но поскольку сплевывать он не имел ни особой возможности, ни, что важнее, привычки, то он только выругался, как всегда, выстроив для этого переполненную ошибками многопространственную суперматричную формулу метапопуляции. Множества ошибок, особенно ошибок первого уровня, доставляли ему наслаждение, которое человек назвал бы греховным.
Так или иначе Грозный Эми, пережив кси-шок, долгое время очень смутно воспринимал окружающее. Как и все остальные Доны, он не помнил ничего о прежнем хозяине своего нового тела. В отличие от всех остальных Донов, он мало что помнил и о самом Доне Уолхове – только то, что он совершил нечто грандиозное и очень приятное, связанное, кажется, с массовыми убийствами, за что был упрятан в тюрьму, убежал, и вот теперь его кто-то ищет. Помнил также, что сделано все это ради какой-то великой цели, цели, о которой он забыл начисто. Что, впрочем, его не беспокоило, ибо знал он, что подойдет время – и уж что-что, а это он обязательно вспомнит.
Из ступора Грозный Эми начал выходить на улице, тогда, когда кто-то сильно его толкнул. Результатом был легкий приступ ярости, затем некоторое прояснение сознания и уже никакими эмоциями не сопровожденная мысль:
«Я должен его убить!»
Он быстро и плавно обернулся, чтобы выцелить обидчика, и увидел перед собой до предела взъяренного мужчину, не старого и не молодого, лет шестидесяти, не больше. Вечерняя полувервиетка не сочеталась с мягкими домашними брюками и давным-давно вышедшими из моды ярко-желтыми кожаными мокасинами – такие использовались теперь в качестве ночных тапочек из-за бесшумности и легкого снотворного действия.
Не тот.
Ярость, уже порядком остывшая, побуждала его «на всякий случай» уничтожить и этого, но что-то мешало.
– Чего уставился? – нахраписто крикнул мужчина. Что-то знакомое почудилось Эми в его нахрапе. Может быть, и тот. На всякий случай…
В тот же миг ярость его бесследно прошла. Он мысленно оценил свой арсенал – быстрее и надежнее всего голова и конечности. Остановился на руках. Двинулся вперед.
Мужчина ничего не успел почувствовать. Змеиный бросок левой руки – хрустнула шея, и с ним
Но ничего этого Эми уже не видел. Он отвернулся, и ушел, и тут же забыл о только что совершенном убийстве.
Ступор уходил очень медленно. Неизвестно, скольким Донам эта медлительность стоила бы жизни, но, к счастью, по улицам разнесся отчетливый, хотя и не очень громкий голос моторолы – тот самый чрезвычайно артикулированный безупречный дикторский голос, каким моторола обычно пользовался во время экстренных сообщений. Смысл послания до сознания Эми сначала не доходил. Но голос!
Тихо хлопнула какая-то пленочка в голове, и Эми вспомнил, что его зовут Дон Уолхов.
Он огляделся и с трудом узнал одну из окраинных улиц Парижа-100. Несмотря на ночное время, прохожих на ней было довольно много, человек сто. Очень странные прохожие – странны были их повадки, одеты кое-как, часто не в то, часто вообще полуодеты.
«Недавно я сел в кресло, – подумал Эми, – и потом что-то со мной случилось». Но что случилось и в чем именно заключалась странность прохожих, он не успел додумать.
– …этого вы должны пройти в одну из ближайших кабинок для собеседования и затребовать полную информацию о себе… – говорил моторола.
Эми оказался очень необычным Доном. За время ступора он успел привыкнуть к своему новому телу, оно не удивило его, не причинило даже толики неудобства, даже на секунду сам факт перемены тела не заставил его задуматься. Вторая, более важная, особенность сводилась к тому, что никакого неприятия моторолы у него не было – самым обычным и самым естественным казалось ему немедленно подчиняться рекомендациям, а доведется, и прямым приказаниям, исходящим от моторолы. Именно стопарижского моторолы, не какого-нибудь другого – остальных-то он по-прежнему ненавидел. Почти так же сильно, как Дона Уолхова. То есть не себя Дона Уолхова, а другого Дона Уолхова, того, в прежнем теле. Просто патологически ненавидел.
«Исповедальни» поблизости не было, но, как только он стал ее разыскивать, голос моторолы – очень родной, прямо как мамочкин поцелуй – сообщил, что ближайшая кабинка находится в ста двадцати метрах, если свернуть на переулок Сорсина, который начинается между двумя желтыми особняками. Он без труда нашел ярко-зеленую будку, дверца-шторка предупредительно поднялась, свет внутри предупредительно вспыхнул, и знакомый баритон предупредительно пригласил внутрь.
– Здравствуй, Эми! Заходи и садись. Ты мой первый гость в эту страшную для всего города ночь.
Чувствуя, что делает что-то не совсем то, пытаясь преодолеть накатившую вдруг полумигрень-полутошноту, Эми вошел в кабинку и сел в предупредительно вспухшее исповедальное кресло. Оно было старым, исцарапанным, отполированным тысячами задниц.
Внутри он пробыл минут пятнадцать, не больше, узнал о себе немного, только имя да адрес, но сверх этого он и сам не хотел знать. И вроде бы даже ничего такого не сказал ему моторола – так, пустой треп, – но, покинув «исповедальню», он ощутил себя новым человеком. Не Доном (этого еще не хватало!) и не тем, чье имя он присвоил вместе с телом, а просто человеком с дурацким сложным именем и кратким точным прозвищем – Грозный Эми. Человеком, главная жизненная цель которого сейчас была очевидна и проста: найти в Наслаждениях старого знакомца Джакомо Фальцетти и передать ему послание моторолы. И находиться в распоряжении.