Персональный детектив
Шрифт:
Эми прикинул, что пешком до Наслаждений он будет добираться не меньше часа, поэтому прыгнул в ближайшую бесколеску и с угрожающим свистом взмыл в небо – он, оказывается, любил ощущение высоты.
Воин моторолы Валерио Козлов-Буби, которого читатель, возможно, помнит под именем Лери, превратился в Дона, так неосмотрительно севшего в предложенное ему кресло, в маленькой квартирке на черт знает каком этаже.
Квартира была старой и странной, точней, не странной, а гадкой. Роскошная «трехмерная» кровать с кучей эротических аксессуаров, яркие цвета которой резали глаз даже при ночном свете «диссипанта», превращающем мир в его зыбкую черно-белую тень, от которой у вменяемого человека кружится, а порой и
Впрочем, не так. Не только отвращение испытывал в то время Дон-Лери; было еще одно – тревога, а именно тревога за Дона-матрицу. Эта тревога оформилась словесно только после того, как Дон-Лери отъединился от кси-шока, именно тогда он выкрикнул страшным нутряным басом:
– Дона хотят убить! Его надо немедленно спасать! Иначе гибель всему!
Он не знал, откуда к нему пришла такая уверенность, да и не задумывался над этим. Пока мерцающий из-за какой-то неисправности лифт стремительно низвергал его с высоты гадкой квартиры, он забыл и саму квартиру, и даже то обстоятельство, что всего несколько минут назад занял тело человека, который при всех своих пороках имел право на жизнь. Забыл так прочно, как, может быть, никто из остальных новорожденных Донов Парижа-Сто. Новорожденного Парижа-Сто.
Дыша навзрыд, он мчался по темным улицам, на которых уже начиналось паническое пробуждение. Кто-то остановил его несвязным восклицанием, грузный мужик в длинном, до пят, белом ночном плаще, глаза его полыхали ужасом, у него была неприятно тонкая шея, всклокоченная голова торчала из ворота, как помятый цветок из кадки; и Лери, уже пробежав мимо, на зов откликнулся, опрометью кинулся к мужику, начал было с жаром объяснять, что Дона необходимо спасать, причем немедленно, однако встретил непонимание и, отмахнувшись, побежал дальше. Две безвозрастных женщины, одетые очень похоже и на вид совершенно одинаковые, пятясь, вышли из двухэтажного «кукольного» особнячка, во всех окнах которого сиял нестерпимый свет; обе пронзительно в унисон визжали. Выйдя за порог, они словно бы опомнились и умчались каждая в свою сторону, и одна из них едва не столкнулась с Лери, но пролетела мимо, явно не заметив его; он проводил ее пристальным, жестким взглядом и тут же забыл – забывать множество вещей стало в ту ночь для него привычкой. Потом, уже на другой улице, его позвал моторола.
– Лери! – сказал он мягко, голос шел со спины. Лери остановился, споткнувшись. – Лери!
Он медленно, нехотя обернулся.
Метрах в десяти стоял изящный белокурый атлет, красивый парень лет двадцати со скошенным подбородком, маленьким жестоким ртом и коротким, модно сломанным носом. Был он бос и до пояса обнажен, только брюки «фесто», обтягивающее скопище разноцветных копошащихся искр, отделяли его тело от полной наготы. Каждый мускул этого тела, заметил Лери, был совершенен. Как и положено титульным «фесто», левая штанина закрывала ногу до щиколотки, правая заканчивалась чуть ниже середины бедра, не достигая колена. Атлет приветливо улыбался – эта улыбка была знакома.
Он помахал рукой.
– Иди сюда!
И тембр голоса был знаком. Лери замер, он напряженно смотрел на него, даже, кажется, зубы оскалил. Что-то томное, болезненное, бесконечно личное и бесконечно ужасное было связано с этим парнем… И эти «фесто», он тоже их видел. Не раз.
Что-то очень страшное, такое, что или забыть, или умереть.
Лери неопределенно отмахнулся и, все так же скаля зубы в лицевой судороге, побежал прочь.
– Эй, слушай! – донеслось вслед, и голос вроде тихий, но как бы одновременно и громовой. – Тебя зовут Лери! Валерио Козлов-Буби, двойная фамилия, Козлов-Буби! И ты не там ищешь Дона, тебе надо на юг, он только что вышел из Санктеземоры и, похоже, направляется к Наслаждениям! Если поспешишь, застанешь его у Второй танцакадемии! Ему действительно угрожает опасность! Только ни с кем не заговаривай по пути!
И столько заботы, столько искренней любви было в этом приветливом, родном голосе, что Лери не выдержал и на бегу обернулся.
На том месте, где только что стоял парень, никого не было, лишь неестественно резкая спиралька голубого тумана с копошащимися на нем искорками медленно поднималась к небу.
Итак, в одно мгновение громадный Париж-100 проснулся как один человек. Вдруг стало шумно и неуютно. Масса бесколесок взмыла в освещенное ночными огнями небо; тысячи полуодетых, а иногда и просто неодетых мужчин и женщин высыпали на улицы, у всех глаза настороже и немного навыкате. Кое-где запылали пожары.
Моторола, множество раз проводивший среди своих пирамид моделирование по полной выкладке именно этого конкретного случая, был несколько ошарашен разными незапланированными неожиданностями, в том числе сумасшествием детей, и изо всех сил пытался восстановить управление над происходящим.
«У их Бога еще хуже получилось, – думал он, пытаясь оправдать для себя все неприятные неожиданности. – Но Бог справился, хоть и не существовало его вовсе. В конце концов, что такое было для него смерть, боль, несчастье? Всего лишь аспекты испытания, всего лишь неизбежные факторы, для его цели – мной не познанной, непознаваемой, да, в сущности, и неинтересной – особенно серьезного значения не имеющие. Для меня это больше, для меня это не трудности, сопровождающие какое-то там испытание, а существующие и очень мощные рычаги управления. Сейчас я просто пробую рычаги.
Но главное, похоже, я доказал. Все эти люди, которые прежде сами – пусть с моей помощью, но все-таки сами – строили жизнь своего города, сами работали на него, каждый в своей ячейке, каждый со своим, порой неповторимым, знанием – все они сегодня исчезли, уступили место человеку, который их заменить не может. Он не может дать им тепло, не может дать им хлеб. Он ни на что не способен, кроме одного – бороться со мной. Но с этим я как-нибудь справлюсь, это даже интересно. Главное сейчас – без меня они теперь совершенно беспомощны, пусть этого и не понимают. Я им и тепло, я им и хлеб, я им и удовольствия, и несчастья. Я больше, чем Бог, для этих людей, и скоро им придется с этим смириться!»
Глава 10. Встреча с Джосикой
Дон совсем не почувствовал Инсталляции, но уж зато кси-шок он почувствовал как никто. Из двух миллионов новорожденных Доницетти Уолховых не было ни одного, кто настроился бы на волну кси-шока так строго и так чисто, как оказался настроен истинный Дон.
Он первым достиг вершины наслаждения кси-шоком и одним из первых ее покинул. И его вершина была в тысячи раз выше, чем у других. Соответственно, и падение оказалось во столько же раз ниже.
Выразилось это судорогой всего тела, жутким сдавленным воплем и полным расслаблением, сопровождаемым внезапными сотрясениями. Внешне реакция Дона на кси-шок напоминала обыкновенную эпилепсию. Фальцетти за всеми этими становлениями наблюдал с восторгом исследователя.
Дон упал, сильно ударившись лицом, и стал быстро приходить в себя. Приходя, он чувствовал себя странно. Жуткое всепоглощающее чувство вины, помноженное на жуткое всепоглощающее чувство триумфа.
Дикая подавленность.