Персонных дел мастер
Шрифт:
Петрович говорил: «Негоже»! — слово его было весомо. Однако у Петра было .сегодня счастливое настроение человека, которому все с утра удавалось и который знает, что и дале все будет удаваться.
— Борис Петрович! — с укором воскликнул он,— Да неужто не побьем шведа равным числом?
Здесь Шереметева неожиданно поддержал Репнин, затянув известную генеральскую песню о том, что-де превосходство в силах всегда надежнее!
— Эх, Аникита Иванович, Аникита Иванович! — покачал головой Петр.— Триста спартанцев под Фермопилами все персидские толпы задержали. Надобно и нам в баталии надеяться не на число, а на разум
Очевидец впоследствии скажет про Полтавскую баталию: Шереметев и Репнин были в центре, Боур на правом крыле, Меншиков на левом. Петр был всюду. Он всюду поспевал, и все ему задавалось в этот день. Задалась и речь, которую он произнес перед выстроенными в строй полками. Петр знал, что тысячи выстроенных перед ним в это погожее летнее утро солдат пойдут сейчас на смерть, и понимал, что, если они дрогнут, заглянув в глаза смерти, и побегут,— их всех скосит железная рука беспощадного косаря, а шведы выйдут на широкий Муравский шлях, по которому впереди них помчится стотысячная ордынская конница, и запылают русские города и села, и потянется русский ясак — женщины и дети — на невольничьи рынки Стамбула. И потому он призвал солдат, как равных себе, ибо от их стойкости сейчас зависит не только исход войны, но — судьба России.
— Воины! — громко обращался к солдатам Петр.— Вот пришел час, который решит судьбу Отечества! Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество!
Никита слушал Петра, стоя в строю у знамени Новгородского полка. Вспомнились ему почему-то и дедушка-книгочей с его сказками и былинами, и омытый летними грозами далекий, но такой близкий Новгород, и его новая мирная московская жизнь. И пришла великая злость к неприятелю, иноземному захватчику, посягнувшему на эту жизнь.
— А о Петре ведайте,— голос у царя поднялся и дрогнул,— что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для блага вашего!
Грянули «ура!» новгородцы, за ними кричали Бутырский и Московский полки. «Ура!» катилось все дальше — царь объезжал левый фланг пехотных линий, а в ушах Никиты все еще стоял сильный голос Петра.
Десятки тысяч офицеров и солдат недвижно стояли теперь перед валами своего лагеря и с тревогой вглядывались в пологую ложбину, ведущую к Будищенскому лесу. У всех на лицах был написан один тревожный вопрос: пойдут шведы в атаку или не пойдут?
Три часа прошли в этом томительном ожидании.
— Боюсь, отступят, черти, за Днепр! Гонись потом за ними, меси киселя по всей Речи Посполитой! — с тревогой сказал стоявший рядом со знаменем Бартенев, деловито и сосредоточенно сосавший. свою неизменную трубочку.
И в этот момент его адъютант, красивый и глуповатый малый Петька Удальцов, важно взиравший через подзорную голландскую трубу на позиции шведа, вдруг обернулся и отчего-то шепотом, выпучив свои черные бараньи глаза, сказал:
— Господин полковник, неприятель пошел! Швед идет в атаку!
Стало слышно, как в другом конце пологой лощины, у опушки Будищенского леса (до нее было поболе версты), тонко, по-комариному пропели горны и раздались дальние звуки полковой музыки.
— Ты вот у них в Швеции обретался, Никита, порядки ихние знаешь,— сказал Петька.— У шведа, что, обыкновение такое — ходить на смерть с музыкой?
Никита не успел ответить, его опередил второй знаменщик, сержант Фрол Медведев, мужик здоровенного роста и дюжей силы:
— А вот мы им сейчас покажем, мать их так, как по нашей земле с музыкой расхаживать!
Дерюжный кафтанчик, в который переодели Фрола, трещал под его могучими телесами, а пудовые кулаки высовывались из-под обшлагов мундира.
— Перестань, сержант, раньше драки кулаками махать, стыдно! И переставь знамя во вторую линию! — распорядился Бартенев.
Знамя отнесли к фронту второго батальона Новгородского полка, стоявшего на двести метров сзади, в затылок первому. В свой черед четыре роты батальона были поставлены в затылок друг другу, так что каждая из линий состояла теперь из четырех шеренг. Таким образом, каждый русский полк стоял в двух батальонных линиях и восьми ротных шеренгах, по всем правилам тогдашней линейной тактики.
Колебания шведского короля и Рёншильда перед атакой были вызваны тем, что после разгрома колонн Рооса и Шлиппенбаха у них осталось лишь восемнадцать батальонов пехоты. В результате они могли выставить против двух русских пехотных линий только одну: в четыре шеренги.
Трудно сказать, какие споры велись вокруг королевской качалки, подвешенной меж двух лошадей, там, на опушке Будищенского леса. Возможно, Гилленкрок и впрямь советовал предпринять ретираду, как о том утверждал потом в своих воспоминаниях. Однако ясно, что оба шведских командующих — и король и Рёншильд — помнили только одно генеральное сражение с русскими: первую Нарву. И все свои расчеты «примеряли» к той битве. Если сейчас шведов в полтора раза меньше русских, то тогда их было меньше в три раза. Если сейчас почти нет пушек, то и тогда их было мало. К тому же, как полагал король, шведская кавалерия только что одержала блистательную викторию.
— Еще один натиск, и русских опрокинули бы в овраг! — самоуверенно заключил Карл и решительно приказал: — Вперед, шведы, с вами бог и ваш король!
Шведская армия, привыкшая всегда бить сильнейшего по числу неприятеля — и датчане, и саксонцы, и поляки бывали гораздо многочисленнее шведов, однако нещадно ими биты,— двинулась в решительную атаку, под мерную строчку барабанного боя. Конница неслась на флангах: она по силе, казалось, не уступала русским, и на нее Карл XII возлагал особые надежды. Другой надеждой короля и фельдмаршала Рёншильда были сведения, добытые от перебежчика.
— Вот он, полк безусых новобранцев в сермягах! Сиволапое мужичье! — Рёншильд презрительно хмыкнул.
— Здесь мы и прорвем русскую линию! — сказал он Гилленкроку. На участке против новгородцев шведский фельдмаршал не поскупился: построил войска в две линии: впереди полк ниландцев, за ними — гвардейцы.
— Граф Торстенстон! Я еще раз даю вам возможность отличиться!
Рёншильд был явно неравнодушен к этому полковнику, как к своему воспоминанию о славной виктории при Фрауштадте. «Разгоните этот мужицкий сброд, граф, и отсеките левое крыло русских от их главных сил. А гвардия закончит дело — ворвется в их лагерь через главные ворота».